Вечный огонь. Вячеслав Бондаренко
не смог скрыть улыбку. Да полно, Долинский ли перед ним сидит?.. Или это действительно война так меняет людей? Но Владимир тут же скосил глаза на большое зеркало, висевшее в простенке. Где тот восторженный юноша в темно-зеленом двубортном мундире с золотыми эполетами, который маршировал чуть больше года назад на минском плацу?.. Из зеркала на него исподлобья смотрел молодой человек, сотни раз видевший смерть в лицо. Усы, год назад выглядевшие на свежем юношеском лице почти бутафорскими, смотрелись уже вполне солидно. А вместо красивой довоенной формы на Владимире был китель цвета хаки с невзрачными полевыми погонами – коричневые просветы, защитного цвета звездочки. Да, война изменила все бесповоротно, и возврата к прошлому не будет уже никогда. Каким бы ни было будущее…
– Ну, это прямо-таки тост, – стараясь скрыть смущение, произнес Владимир и поднял стакан с водой. – Давай, Паша, за то, чтобы и ты встретил свою даму сердца.
– И за то, чтобы твое счастье с Варенькой было настоящим и долгим, – негромко отозвался Долинский, поднимая свой стакан.
Глава третья
«Счастье, счастье… Помнится, когда мы сидели в Минске в «Аквариуме», Павел пожелал мне, чтобы наше счастье с тобой было настоящим и долгим. Временами мне начинает казаться, что нам так и не суждено быть вдвоем. Проклятая война, которая нас разлучила…»
Владимир со вздохом отложил начатое было письмо, вынул из потертого портмоне трофейную золингеновскую бритву и принялся чинить затупившийся карандаш. Мягкая мелкая стружка полетела на дощатое дно хода сообщения. Поздний август выдался совсем теплым, и можно было сидеть босиком на свежем воздухе, что офицеры с удовольствием и делали. Благо полк стоял на самом тихом участке кревского направления – германцы не беспокоили тут неделями. Последняя газовая атака случилась и вовсе четыре месяца тому назад.
Карандаш снова забегал по дрянной желтой бумаге.
«С другой стороны, не кажется ли тебе, что, только проходя через тяжкие испытания, мы научаемся любить по-настоящему?.. Ну вот представь, жили бы мы в Минске, я бы служил. А теперь, когда ты далеко, я так сильно чувствую, что люблю тебя, как только могу…»
«Черт, и слова какие-то глупые… – Шимкевич со вздохом прищурился на солнце. – Разучился писать. Да и не умел никогда, по большому счету. Мне об этом еще в «кадетке» говорили…».
Доски под пальцами слегка завибрировали. Значит, кто-то идет по ходу сообщения. Через секунду из-за поворота вынырнула тонкая, изящная даже во френче фигура штабс-капитана Долинского. На груди – одинокий «Георгий» 4-й степени, другие ордена на полевой форме не носили.
– Что, строчишь письмо Онегина к Татьяне? – подмигнул он, бесцеремонно пихая приятеля сапогом в бок. – Хочешь обрадую?
– Мы заняли Берлин?
– Очень остроумно. Кортики разрешили, вот что!
– Кортики! Вот здорово!
Владимир отложил письмо. Значит, можно будет больше не таскать по окопам шашку? Конечно, в городе и на параде шашка производит очень внушительное