.
железный мешок.
– Варюша, я так рад тебя видеть, – обрадовался Константин. Он остался на ступенях, ждал, когда я спущусь к нему. Свинцовые волны лизали его блестящие от воды ботинки.
– Костя, где ты был? Ты исчез, я даже думала иногда, что ты умер, – зачем-то сказала я.
Я обманывала его, обманывала себя, ведь я всегда знала, что Костя не умер. Я бы сразу почувствовала, что он умер. Мое сердце подсказывало мне, что у Кости что-то нехорошо с этой жизнью, у него какие-то трудности. И я палец о палец не ударила, чтобы поинтересоваться, что случилось с ним, где он, куда исчез. Нравственная лень, глухой заскорузлый эгоизм? Наверное, ни то и ни другое. В глубине души я надеялась, что Костя сам отыщется когда-нибудь, без лишних хлопот.
– Варюша, у меня были большие неприятности, – Костя ссутулился.
Мне пришлось спуститься по каменным ступеням. Серая вода билась о гранитные плиты. Константину здорово досталось. За участие в запрещенном литературном кружке его арестовали. Других членов кружка тоже преследовали. Потом всю группу посадили в «Кресты». Оттуда Константина выслали в Вологодскую область, в глухую деревню. Костя все это время работал на швейной фабрике. Шил ватники и тапочки. Жил на вольном поселении среди местных. Почему не писал? Не хотел беспокоить. Зачем давать повод для страха. Органы не любят лишних хлопот. Переписка доставила бы массу волнений как той, так и другой стороне. Константин не задавал вопросов, он обо всем догадался. И о моем удачном замужестве в том числе. Он еще больше ссутулился. Волна заползла ему в ботинок. Костя поморщился, но остался стоять на прежнем месте. Я хотела спросить его, где он сейчас, как устроился, но передумала, закусила губу и поднялась повыше. Сверху Костя выглядел совсем маленьким, смешным и нелепым. Я вздохнула.
– Мы еще увидимся? – крикнул Костя.
– Обязательно, – сказала я, улыбнувшись ему на прощание. И ушла.
Костя нашелся, вообще-то, он никуда не исчезал. Наверное, Константин исчез для того, чтобы дать мне свободу. Я шла по Каменноостровскому проспекту и плакала. Я жалела Костю. В нем тоже поселилось отчаянное сиротство, теперь мы с ним как брат и сестра. Навсегда.
Во время регистрации я не взяла Вовкину фамилию. Так и осталась Березкиной. Мне хотелось доказать покойной матери, что я смогу вынести все тяготы наследственного ярма. Вовка не обиделся, будто ничего не изменилось, все то же детское восхождение наверх. Однажды я вернулась домой раньше обычного, я уже училась на последнем курсе института. Можно было беспрепятственно прогуливать лекции. Открыла дверь и замерла. В гостиной кто-то негромко разговаривал. Я на цыпочках пробралась в свою комнату, но обрывки слов, доносившихся из гостиной, застряли во мне до конца дней.
– Ничего не делает, только ест и пьет, даже не убирает за собой, чашку не вымоет, посуду со стола не уберет, все Вова да Вова, как нянька за ней ходит.
Это голос свекрови, прерывистый и нервный. Голос производит