Уроки украинского. От Майдана до Востока. Марина Ахмедова
служу народу.
– А что вы думаете о тех военных, которые перешли на сторону России в Крыму?
– Я бы не наважився давать присягу другому государству. Зачем другому государству офицер-предатель? Чтобы выбросить его, как использованный мусор? Хотя… ну, наверное, никак я к ним не отношусь. Но вообще считаю, что это измена родине.
– Без оправданий?
– Сейчас все настолько… – он задерживает дыхание, – нечестно, – выдыхает, – что погибать ради этого, может, и не стоит? Может быть… Но хотя, если задуматься… Я долго думал над тем, как в Афгане большинство наших, чтобы не попасть в плен, стрелялись. Когда я был молодым, я думал, что так правильно. Но сейчас думаю: лучше бы сдавались.
– Вы так начали думать после того, как получили свой высокий чин?
– Да. Я сразу поставил себя на место их матерей. Сейчас мне дали в подчинение этих людей с Майдана. И у нас сразу… сильное непонимание друг друга. Они видели во мне врага изначально. Говорят: «Нам ничего от вас не надо, только дайте нам оружие, и мы поедем хоть сегодня, ляжем на границе и будем стрелять по российским танкам». Патриотизм очень высокий, – говорит он, бросив взгляд вбок, на коменданта сотен. – А я сказал: «Вы меня извините, но я не хочу быть начальником похоронной команды. Не хочу на ваших крестах рисовать трезубцы героев…»
– Трезубцы небесной тысячи, – поддакивает Андрей.
– «…Мне не нужен ваш героизм, если вы будете мертвыми, – продолжает офицер. – Мертвые герои никому не нужны. Моя задача – подготовить вас так, чтобы как можно больше из вас осталось в живых».
– Трудно поверить, что люди с Майдана могли принять от вас эту помощь, – говорю я, – что они стали выполнять ваши приказы. Вы их враг. И за право ненавидеть вас они, кажется, заплатили кровью?
– Я видел, что они меня ненавидят и считают врагом. Но никто ведь не знает, с какими мыслями я живу…
– С какими мыслями вы живете?
– Всю Украину объединило то, что ее президент был жуликом и обормотом. Да, мы охраняли этих жуликов… Выполнять свою работу морально было очень тяжело. Но я стоял на страже закона. Я понимал, что у нас нет одного лидера и мы стопроцентным голосованием никогда не выберем себе нового президента. Значит, другого пути не было… Нас, офицеров, вывели туда, на Грушевского, – стоять в шеренге. А раз мы туда пришли, полковники не будут прятаться за солдатами, чтобы вы, журналисты, опять все перекрутили. Я скомандовал встать впереди срочников. А сам, чтобы никто ничего не бзикал, вообще вышел вперед. Мне позвонили друзья: «Это ты там стоишь?» – «Я. А это вы колеса там подкатываете?» – «Мы». – «Слышь, убери вправо немножко, чтобы дым на нас не шел».
– Вы уж меня простите… но сейчас все так говорят. А что бы вы говорили, не поменяйся власть?
– Очень сложно мне самому понять, что бы я говорил… Вы сейчас напишете, что я сказал, и для меня это будет полный звиздец. Вы можете всего этого не писать? Я вам рассказал правду, но вы же сами знаете, какая она – правда.
– Ни у кого