Утверждение правды. Надежда Попова
углу, тщательно оттирая что-то с ладони влажной ветошью, и был поглощен этим занятием, казалось, более всего на свете.
– Бенедикт просил не возить вас мордой по полу при всех, – недовольно сообщил лекарь. – Посему поговорим здесь.
– О чем? – уточнил Бруно, и тот кивнул:
– Верно, Хоффмайер, говорить здесь не о чем. Просто я еще раз повторю уже сказанное, а вы на сей раз попытаетесь это осмыслить. Он болен. Что я должен еще сказать, что должно еще случиться, чтобы вы это уяснили?
– Он не болен, – возразил Курт. – Он умирает.
Рюценбах запнулся, глядя на него почти уже враждебно, и, помедлив, вздохнул, опустив голову и с напряжением потерев ладонью лоб.
– Это верно, – обессиленно согласился лекарь. – Возразить нечего. Да, Гессе, я знаю, что когда-нибудь вот это, – он вяло махнул рукой на тихую комнату за своей спиною, – случится снова, и завершится уже не так… благополучно, я б сказал, как сегодня.
– Как он? – чуть слышно спросил Бруно; тот кивнул:
– Спит. Обошлось. Сегодня – обошлось. Но только слепец или дурак не понимает, что однажды не обойдется. Я, парни, зряч и умственно полноценен, а потому знаю, что однажды это сердце остановится навсегда, и понимаю, что это может случиться в любой момент – во сне, за завтраком, днем или ночью. Или во время беседы с одним из тех, кто вот так рвется его увидеть. И вовсе не обязательно причиной тому станет не вовремя поданная настойка или особенно волнующая тема в разговоре… Но, Господом Богом прошу, Гессе, Хоффмайер, – не давите. Не усугубляйте уже того, что есть.
– Разговор шел спокойно. Никаких особенно тревожных тем не поднималось.
– Я ведь сказал – понимаю. Я не виню Хартмана, – снова вздохнул лекарь, и его помощник на миг искоса поднял к нему несчастный взгляд. – Не виню вас двоих. Знаю, что время придет тогда, когда это решится там, наверху. Всё по воле начальства, и все в руках его; haec veritas est[46] не только лишь в применении к вашей службе. И еще, Гессе – молодец, что позвал меня заранее. Чуть бы позже – и мог бы уже не успеть… Ну, хорошо, – сам себя оборвал лекарь. – Утряслось, Dei beneficio[47], так и Deo gratias[48]. Бенедикт велел направить вас к синьору Сфорце – тому, по видимости, тоже есть что вам сказать, вот только ближайший час он занят на плацу.
– На плацу? – переспросил Курт удивленно. – Что он там забыл со своей парализованной клешней?
– Как я погляжу, уважение к наставникам в выпускниках неистребимо, – нахмурился лекарь, бросив строгий взгляд на хмыкнувшего Хартмана. – А уж ты просто лучишься послушанием и почтением к старшим… Язык у него, если мне память не изменяет, остался на месте, и дать верный совет он все еще в состоянии. И одна рука все еще действует, а для вас, оболтусов, и этого довольно. Словом, пока можете заняться собою, на вас смотреть противно. Не думаю, что вы оба вздумали распространять моду на подражание Императору
Это есть истина (лат.).
Божьей милостью (лат.).
Слава Богу (лат.).