Крах альбигойства. Николай Алексеевич Осокин
смотрел на них как на простую статью дохода. Когда после плена и неудачного похода под Акру он вернулся во Францию в сентябре 1250 года для поиска средств помощи крестоносцам, то, занятый поручениями короля, не поинтересовался даже взглянуть на свое наследие и проехал прямо в Лион к папе, думая уговорить его помириться с Фридрихом II, а после – к английскому королю, рассчитывая на сочувствие последнего к крестовому делу. Только после всего он вспомнил о своих подданных и решился поехать к ним.
Весною 1251 года Альфонс вместе с женою прибыл в Авиньон. Здесь республиканская община отказала ему в повиновении; в союзе с Карлом, графом Прованса, он хотел принудить ее повиноваться силой. Авиньонцы смирились и покорились, ограничившись присягой Альфонса их старым вольностям. Двадцать третьего мая граф торжественно въехал в Тулузу, где, собрав жителей, подтвердил клятвой их вольности, но тут же объявил себя государем не по завещанию, а в силу парижского договора.
Таким образом, французы явились обладателями лучшей и богатейшей части Юга по тому же праву завоевателей, по которому они приобрели домены 1227 года, с той, впрочем, разницей, что образ действий правительства на этот раз был гораздо безнравственнее. За завоеванием последовал подлог, а там дойдет дело и до яда. Прежде победители утвердились в стране насильственно, острием меча, предводимые вооруженными монахами, теперь же опирались на ложь и в политическом подлоге искали средства и опору для своего водворения. Нет ничего более прискорбного, чем наблюдать, как Альфонс, будучи орудием своей матери, хотел придать насилию и попранию справедливости вид законности.
Мы замечали уже, что королевское правительство досадовало на завещание Раймонда VII, которое отделяло богатый домен от короны: Альфонсу отдано было приказание уничтожить завещание. Но так как оно было уже обнародовано, то следовало доказать его незаконность.
Здесь выступает на сцену новая сила. Крестоносцев сменили на этот раз юристы. Им поручено доказать, что совершенно верный документ не верен и не имеет значения, а что подложная ссылка на парижский договор как нельзя более справедлива. Если они вполне достигли своей цели, то история не может не признать, что повествование о подробностях уничтожения провансальской национальности увеличилось еще одной темной страницей. Не было документа более совершенного формально и законно, как завещание Раймонда VII. Оно было написано в здравом уме, в присутствии нужного числа свидетелей и скреплено двадцать одной печатью; завещатель не нарушал прежних договоров и, как добрый католик, почти все свои капиталы отказал на богоугодные цели.
Лучшие французские юристы должны были высказать немало дерзости, чтобы отвергнуть эти данные; более двадцати легистов занялись этим делом. Между ними был ученый провансалец Гвидо Фулькодий, который после стал папой под именем Климента IV. Он продал себя и судьбу своей родины французскому двору ради блестящей карьеры. Юрисконсульты решили, что для действительности завещания не соблюдены