Сила басурманская. Сергей Панарин
шахской семьи, караван выехал из леса, пересек поле и углубился в сосновый бор.
– Красивы ваши земли, – сменил тему купец.
– Оставайся тут, – брякнул Иван.
– Глупа та птица, которой не мило родное гнездо, – покачал головой персиянец. – Каждый миг отсчитываю до нового свидания с белокаменным Хусейнобадом. Но у вас тоже красиво, хоть вы и облачаетесь в нескромные одежды дикой необузданности и носите грязные башмаки несправедливого беззакония.
Стало как-то обидно.
– Не прячь тараканов оскорблений в шкатулку красноречия, купец, – вдруг выдал Старшой. – Наша земля, она… разная. Недостатки есть, но мы над ними работаем.
А сам подумал: «Вот брякнул, капец. И Родина моя все-таки не здесь». Мысль вернула Ивана к проблеме, которая не давала ему покоя в последние дни: что все-таки это за мир? То ли сказка, то ли карикатура, только какой бы дикой стороной ни поворачивалась к близнецам-россиянам эта реальность, но назвать ее чужой язык не поворачивался.
Торговец же одобрительно кивнул, дескать, защищай свой край и дальше.
Постепенно Иван приотстал и поравнялся с младшим братом и летописцем, прислушался к рассказу Неслуха:
– …Тогда наших предков уважительно звали Заборейцами, а страну величали Забореей.
– Что, типа всех могли забороть? – широко улыбнулся Егор.
– Нет, молодец. Оттого, что для народов южных мы живем за северным ветром, коему имя Борей.
– Слушай, книжник, – встрял Старшой. – Я давно хотел спросить: почему тебя Неслухом зовут?
Летописец скривился, растер плешку ладонью.
– Ох, отроче… Я токмо родился, и на второй день дом наш рухнул с великим грохотом и треском. Колыбелька, как водится, была подвешена к матице[2], потому боги сберегли меня и матушку, сидевшую рядом. Я не закричал, не расплакался, и матушка решила, что я глухой. Оттого и Неслухом нарекли. И не слишком-то ошиблись – малый я был пострел пострелом.
– Как же это дом рухнул? – Иван был под впечатлением от истории летописца.
– От всего не застрахуешься, – глубокомысленно выдал Егор.
– Как-как? – не понял слова Неслух.
Старшой улыбнулся:
– А! У вас, наверное, нет такого понятия – страхование.
– Страхование… Стра-хо-ва-ни-е… – летописец будто бы попробовал это слово на вкус. – Очевидно, это усеченное от «страх хования». «Хование» есть «прятанье». Следовательно, «страхование» – это либо «боязнь спрятать и потом не найти», либо «боязнь того, что кто-то опасный прячется поблизости». А может, это страх быть спрятанным?..
– Темнота, – прокомментировал Емельянов-старший, украдкой наблюдая, как чуть впереди негромко совещаются купец и Абдур-ибн-Калым. Пожилой учетчик то и дело оглядывался на близнецов и Неслуха.
«Блин, не крысятничает ли старик Обдури?» – мелькнула мысль у Ивана, но пухлый Торгаши-Керим чему-то рассмеялся, махнул рукой на советника, дескать, брось молоть ерунду. Это успокаивало.
Мимо
Матица – главная потолочная балка в избе.