Салюки. Полина Дашкова
Левин искренне считает профессора Головачева «достойным человеком с безупречной репутацией» и настаивает на том, что «путь, проделанный этим документом, внушает доверие».
Работая над биографией Сталина, Дон Левин почти сразу стал подозревать, что в период с 1901 по 1913-й Коба был тесно связан с Охранным отделением. Иначе как объяснить легкость его побегов, непродолжительность арестов, многочисленные поездки за границу?
Человек с весьма приметной внешностью, объявленный в розыск полицией, живущий на нелегальном положении, по поддельным документам, катается в Финляндию, Швецию, Англию, Австрию, спокойно возвращается, отбывает небольшой срок, сбегает, опять едет за границу.
Беглый каторжник, опасный мятежник при очередном аресте в 1908 году получает мизерный срок – два года, отправляется не в далекую суровую Сибирь, а в Сольвычегодск, в Вологодскую губернию. Это Европейская часть России, совсем не далеко до Москвы и Санкт-Петербурга. Через девять месяцев благополучно сбегает, его опять возвращают туда же, в Сольвычегодск, без ужесточения режима и увеличения срока. И это в тяжелые годы реакции, после революции 1905-го, когда полиция работала особенно рьяно. А если учесть причастность Кобы к знаменитому ограблению банка в Тифлисе в 1907-м, со множеством кровавых жертв, снисходительность сатрапов кажется просто мистикой. Гипнотизировал он их, что ли?
– Конечно, – подал голос Федор Федорович, – завораживал, до сих пор многих завораживает, с того света.
Старик засмеялся. Мне было не до смеха. У меня от выпитого кофе болел живот, от сигарет першило в горле, и глаза слипались. Но я знала, что не сумею уснуть, пока не разберусь в этой истории. То есть, конечно, разобраться в ней невозможно, и все-таки я должна поймать в тумане хотя бы какие-нибудь зыбкие огоньки здравого смысла.
Вместо кофе я заварила зеленый чай.
– По свидетельству Дона Левина, в процессе кропотливых поисков данных об арестах и побегах Кобы он обнаружил тщательное изъятие и истребление всех биографических данных о диктаторе, опубликованных в двадцатых и в начале тридцатых годов, – ласково утешил меня Агапкин, – автор натолкнулся даже на случаи истребления чьей-то рукой данных о прошлом Сталина за тот период в заграничных библиотеках. Из книг вырваны страницы.
– Вот это доказательство кажется мне серьезней любых бумажек, – прошептала я, – сколько людей занималось редактированием его биографии. Сколько денег и сил на это тратилось. Агенты шныряли по миру, внедрялись в архивы, выкупали и крали документы, убивали свидетелей.
– Потом уничтожались эти агенты, поскольку становились свидетелями, – бодро подхватил Агапкин, – убийцы убийц тоже уничтожались, и так до бесконечности. Не осталось ни одного полицейского протокола допросов Кобы. А ведь его обязательно допрашивали при каждом аресте, и не один раз, и протоколы должны бы сохраниться. Но их нет. Во всяком случае, до сих пор никто не находил.
Полноценной биографии так и не появилось, никто из добросовестных