День восьмой. Торнтон Уайлдер
и музыканты выступали по очереди. Каждый отдавал дань другому, но всем было очевидно, что мистер Малколм сражен наповал. Несмотря на то что Лили не видела молодых людей, кроме Порки, более полутора лет – и они ее тоже не видели, – и в памяти ее не хранилось воспоминаний о городах, крупнее Форт-Барри, держалась Лили, как какая-нибудь принцесса, которую мужланы-революционеры лишили трона. По воле случая принцесса оказалась в Коултауне, штат Иллинойс, прислуживает за столом в пансионе и по воле того же случая – проводит вечер с приятным молодым человеком, которого любая принцесса, пребывая в здравом уме, не смогла бы принять всерьез, – ну, разве что он вдруг оказался бы ей чем-нибудь полезен. Лили слегка подтрунивала над песнями, которые он пел, подтрунивала и над его манерой решительно давить правой ногой на педаль и в то же самое время давала понять, что он ей нравится, словно хотела тем самым сказать, что у него есть возможность занять свое место среди двух дюжин других приятных молодых людей, которые время от времени приходят сюда на музыкальные вечера.
Миссис Эшли сидела спокойно и шила, пока ее не попросили аккомпанировать дочери. Все, что пел мистер Малколм, отличалось от того, что исполняла Лили, хотя в его песнях не было ничего такого, что могло бы вызвать настороженность. У него был приятный баритон, и пел он громко, форсируя голос. Лили обычно пела с тщательно выверенной мягкостью, но сегодня вдруг открыла в себе способность петь в полный голос. Малколм пел про арбуз, что зреет на лозе, а она – о Маргарите, которая нашла на своем туалетном столике шкатулку с драгоценностями; он – о том, какими смелыми были ребята из взвода Б, а она – о Диноре, танцующей со своей тенью в лунном свете. На этажерке дрожали раковины, соседские собаки подняли истошный лай.
Учительница математики мисс Дельфина Флеминг попросила:
– Лили, спойте ту арию из «Мессии».
– Да, дорогая! Пожалуйста! – захлопала в ладоши миссис Хопкинсон.
Лили согласно кивнула, выпрямилась, устремила серьезный взгляд вдаль, призывая слушателей к тишине, как учила мисс Дубкова, наконец, посмотрела на аккомпаниаторшу и начала:
– Я знаю: жив Христос…
Девушка из засыпанного угольной пылью городка на юге Иллинойса, которой едва исполнилось двадцать, и которая никогда не слышала исполнения вживую, а только в механической записи, пела Генделя. От ее пения у мисс Дубковой задрожали руки. Действительно, этот дом был каким-то особенным. Лили унаследовала не только красоту матери, но и абсолютную свободу от каких-либо проявлений провинциализма и вульгарности, но прежде всего душевное спокойствие и гармонию бытия, свойственные ее отцу. Это был голос веры, причем веры самоотверженной. Джон Эшли и его предки, Беата Келлерман и ее предки участвовали в создании этого чуда своими способностями творить, своим пониманием, что такое свобода, даже находясь по ту сторону жизни.
В половину десятого миссис Эшли поднялась, заявив, что уже поздно, очень поздно, и мисс Дубкова, прежде чем уйти, молча поцеловала Лили в щеку. На ее глазах девушка поблагодарила мистера Малколма и пожелала