Затеряный Мир. Перевод Алексея Козлова. Артур Конан Дойль
как я вижу легковоспламенимый тип, а на таких наркотики оказывают убаюкивающее действие! Бог ты мой! Кому ещё кроме вас придёт в голову откусывать кончик сигары? Вот нож – отрежьте! Хорошие сигары требует к себе уважительного отношения! А теперь удобно устройтесь в мягком кресте, расслабьтесь и внимательно слушайте то, что я изволю вам сказать! Все возникшие по ходу вопросы прошу отложить до лучших времён! Несколько слов о возвращении блудного сына после его заслуженного и своевременного изгнания… – профессор Челленджер браво выставил далеко вперёд свою зверскую бородищу и уставился в меня с таким брезгливым выражением на лице, словно я уже изготовился снова вцепиться ему в бороду, – …повторяю, заслуженного и своевременного. Почему я счёл, что вас надо позвать обратно? Только потому, что мне пришёлся по душе ваш благородный ответ этому мерзавцу – полицаю. В вашем ответе при рассмотрении на микроскопе можно узреть мизерные зачатки здравомыслия и даже порядочности, никогда не свойственные представителям вида папарацциеластых клешнеклювов. Совершенно справедливо признавая свою вину, вы, однако, проявили недюжинную непредвзятость и освежающую широту мировоззрения, чем расположили меня к себе и заслужили мою благосклонность. Низшие представители человеческой флоры и фауны, к коим, без всяких сомнений, принадлежите и вы, никогда не могли всерьёз и надолго захватить моё воображение, и мой умственный кругозор всегда выталкивал их за порог моих интересов. Но ваше поведение сразу включило вас в число тех, кого я почитаю полноценными людьми, и я хочу поближе свести знакомство с вами. Именно поэтому я предложил вам вернуться к началу нашего разговора. Не забывайте стряхивать пепел с сигары! Перед вами вон та маленькая японская фарфоровая пепельница, она стоит на бамбуковом столике. Он подле вас!
Всё это было выпалено профессором единым блоком, как очередь из пулемёта, и я едва успевал на лету схватывать смысл его слов. Тон, которым произносился этот скетч, был тоном мэтра-гуру, снисходящего своей лекцией до подплинтусного, непробиваемо тупого студенчества. Теперь он располагался прямо напротив меня, напыжившийся, как гигантская жаба-альбинос. Голова его с огромным зобом закинулась назад, глаза сузились в презрительные узкие щёлочки. Потом, видимо что-то припомнив, он повернулся ко мне боком, так, что мне был теперь виден только клок жёстких чёрных волос над оттопыренным мясистым ухом, и покопавшись в ворохах бумажек, вытащил откуда-то довольно затрёпанный том.
– Вам придётся кое-что прослушать о Южной Америке, – наконец сказал он, – Замечания, если таковые у вас появятся, засуньте куда подальше от меня! Во-первый, раз и навсегда зарубите себе на носу, что всё, что вы сейчас услышите от меня, не может быть никому рассказано или передано без моего особого разрешения, и ничто из сказанного никогда не найдёт места в вашей крысиной прессе. Думаю, что такого разрешения вам не будет дано никогда! Вам всё ясно?
– Жёстко стелете, ничего