С медведем шутки плохи. Владимир Сергеевич Неробеев
из темноты фигуру охотника. Ружьё у него за плечами, в каждой руке по шилохвости. – А, Стрелок! Я только подумал про тебя. Лёгок на помине. Твоих как раз побасок не хватает. Вся ночь впереди, есть где разгуляться, только знай, рассказывай.
Стрелок кинул селезней на землю.
–Здравствуйте, ребятки, – хрипловатым голосом поздоровался гость. Снял ружьё, прислонил его в сторонке к кусту тальника, скинул рюкзак, спальный мешок, стал располагаться у костра. Достал из рюкзака несколько картофелин, присыпал их тлеющими углями.
–Попей чайку, Стрелок. В котелке ещё не остыло. Пока картошка испечётся, погреешься, – предложил Борис.
–Этт точно, – согласился гость, наливая из котелка в металлическую кружку чай. -Прежде надо промыть желудок. – Стрелок чему-то ухмыльнулся.
–Стрелок, – попросил Борис, – расскажи-ка на сон грядущий, что-нибудь пострашнее, чтоб чертям было тошно, – Борис обратился ко мне и стал давать характеристику Стрелку, которого я уже немного знал. -Память феноменальная. Такие удивительные истории рассказывает.
Стрелок был явно польщён словами Бориса. Робкая улыбка слегка тронула его верхнюю губу и растаяла в морщинах лица. Видно было, он что-то вспоминал, с прищуром глядя в костёр. Я достал сигареты, молча угостил Стрелка.
–Рассказать можно, – вздохнул Стрелок, – что ж не рассказать… достал вот из рюкзака картошку и вспомнил Захара Михайловича. Мы его Михалычем звали. Это он меня приучил печь картошку в костре. Пока балакаем, – она уже готова. – Гость пил чай, разминая в пальцах сигарету, продолжил начатый рассказ. – Юнцом я пришёл работать к ним, к геологам- картографам. Он мне сразу в душу запал. Такой был интеллигентный, обходительный. Грубого слова от него никто не слышал. Душа была чиста, как у младенца. А какие названия давал ручьям и озёрам! Например, ручей Желанный или Приветливый. Название прииска Широкий пошло от ручья, который нарёк Михалыч. Озеро Светлое. В любое время подходи к нему, оно, действительно, светлое.
Стрелок прикурил от полешка, этим же полешком подправил костёр, всколыхнув вверх веером искры.
– А как он играл на гитаре, – продолжил воспоминание рассказчик, – Что не попроси: “Полонез” Огинского- пожалуйста, “Баркаролу” Шуберта- пожалуйста. Как он её пел! Слушаешь его, бывало, и не веришь, что ты на Колыме. Где-то в Италии, во Франции или в Швейцарии. Голос у него не сильный был, но лёгкий и чистый, как вода в Колыме.
–Почему был? – перебил рассказчика Борис. – Он что уже умер?
–Хуже, – горько вздохнул Стрелок. По его задумчивому лицу бродили тени, то гася блеск грустных глаз, то вновь зажигая. Видно было, что история, о которой он завел речь, лично для него неприятная, но и молчать не мог, -хотелось выговориться, облегчить душу.
– В тот роковой день с базы нас вышло пятеро. Разделились на две группы. Мы с Михалычем пошли в левый распадок, трое других ребят – в правый. Должны были обойти сопку с двух сторон и в условленном месте встретиться. У нас с Михалычем