Sophia Isla. Доблесть маленькой души. Варвара Алексеевна Озерова
малай-кофта, карри и пакора, – особенно полюбившиеся Мие и Джим-Джиму.
Когда они беззаботно выбегали под небесные водные потоки, их с головой накрывала такая нужная прохлада ночи. Они собирали для мамы букет диких цветов, дома укладывали шелковистые волосы Джима и преданно ждали ее с работы на свой фамильный «поздний ужин».
Но теперь у мужчин рода Крафтов новая поздняя традиция: с наступлением темноты Даниэль окунается в мир Джима. Он бережно достает сделанные вместе с сыном карты, зажигает свечку и накрывает холодную ладонь мальчика своим теплом. Вот так, сплетением рук, они беззвучно помогают друг другу дышать.
Пустота заполнила каждый уголок Джима, но дома все оставалось неизменным: третье место за трапезой, щетка и гребешок, книга сказок Андерсена на письменном столе, место возле окна с прохудившимся, но зато шерстяным пледом… Все сохранилось на своих местах.
Кто-то может сказать, что так жить нельзя, и будет прав.
Но тот, кто скажет это, умолчит, что не жить так порой просто невозможно.
Ведь проснувшись посреди ночи, становишься счастливее, потому что еще не вспомнил, что его нет рядом. А засыпая, ты думаешь только о нем. Порой даже кажется, что нельзя доверять собственному разуму, верится, что это шутка или плохой сон и это обязательно пройдет. Но оно не проходит.
Для родителей Джима свято все. Даже когда Мия отошла от веры во спасение, Даниэль не перестал верить в своего сына. Они оба ждали его домой, несмотря ни на что.
Да и как не ждать, если каждый день прожит лишь для того, чтобы увидеть блестящие карие глаза, услышать звонкий, переливающийся гаммой счастья и задора смех, уловить блеск озорства или намек на совершенную шалость, почувствовать на своей спине маленькие цепкие ручки и услышать родное незаменимое «я рядом…».
Иногда Мия видела, как Джим плакал.
Когда она видела живые эмоции сына, ее душа переполняла надежда. Он здесь, плачет, но может ли она перенять хотя бы кроху той боли, которую он терпит изо дня в день?
Ровно в эти моменты иллюзии, сдавливающие голову мальчика, подобно отравленным иглам, медленно умертвляли его бездвижное тело, постепенно добираясь до пошатнувшегося рассудка.
Безупречное осознание происходящего раскалывало голову, как лесной орех.
Узник уже давно научился развеивать дурманящий туман беспомощности. Слух и осязание передавали ему все, что происходит рядом, в его комнате.
Осознавать все больно, но куда больнее мириться со своим положением. Не в его власти было сжать родную руку, вложенную в его. Джим чувствовал прикосновение губ матери, тепло ладоней, заботу. Его не покидала мысль, что он так и останется лежать в своей постели после смерти родителей. И лишь эта мысль могла заставить его опустить руки, сдаться и облегчить всем жизнь.
Но они все чувствовали и всегда, будто по звону колокола, приходили к нему, и он просто не смел их покинуть.
Поздними ночами, когда мама с папой оставляли сына одного,