Ермошка Добродей и куриный бог. Юлия Анатольевна Нифонтова
на несчастного, требуя немедленного отчёта.
– А ну, отвечать! Негодник бесстыжий!
– Нет, годник и стыжий, – вдруг гнусаво заспорил серенький человечек.
– Ах, ты ещё и пререкаться вздумал? Ухорез несусветный!
– Сусветный, сусветный! – не унимался Чурашка, всё более сутулясь от сердитых слов, как от ударов.
– А ну не перечить, когда тебя старшо́й спрашивает! – сердился Ермошка.
«Надо же! – удивилась Оля. – Ну, какой же домовёнок – старшо́й? Этот помятый дядечка раз в пять по годам старше Ермошки, да и ростом значительно выше. Это ж всё равно, как бы первоклассник командовал физруком!» Но допрос с пристрастием продолжался, из чего явствовало, что главный в паре именно домовёнок. Чура́й пристыженно топтался на месте, жамкая в руках свою и без того измятую кепку, и казалось, чрезвычайно смущён, как вдруг неожиданно громко взвизгнул:
– А вот чё всё Чурашка да Чурашка?! Развели беляков цельный двор, плюнуть не в кого! Одних кур два десятка, дык ведь нет, мало им энтого, оне исчо и пса завели! Белее снега, ни единого серого пятнышка! И вообще, не должон я тут перед вами отчитываться!
– Чево-о? – гневно протянул Ермошка.
Боевой пыл дворово́го тут же угас, он сник и скукожился. Но в оконфуженном состоянии продержался лишь несколько секунд, а затем снова
встрепенулся, словно драчливый петушок-подросток:
– А ничего! Я вам дворови́к, а не ком с горы! Я свою службу знаю туго! И не перед какими человеческими девчонками доклад держать не обязан! Я с человечьим родом отродясь не знался и дружб не заводил. Не запятнан. Чист перед нашенским обчеством! Не то что некоторые тут… начальнички.
После бурного протестного выступления Чура́й словно опомнился и, испугавшись неожиданного приступа собственной храбрости, приготовился пуститься в бега: согнулся, словно вор, укравший что-то и спрятавший за пазуху, заходили желваки по широким татарским скулам, глазёнки забегали. Опередив дворовика́, Ермошка повелительно и нарочито спокойно приказал:
– Остолбеней! Спрячь глаза свои простакишные. Сейчас тятя говорить будет.
Чура́й застыл прямо в воздухе в нелепой танцующей позе. Ермошка задумчиво расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Он специально медлил с расправой, и это не предвещало ничего хорошего. Оле даже стало немного жаль нескладного вздорного человечка.
Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:
– Так что, Чура́й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико́в, ови́нников1 да сара́ешников? А?! Отвечать!
– Слыхом не слыхивал, – пролепетал Чура́й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.
– А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду́хов