Крошеная эстетика. Спектр. Виолетта Анатольевна Гапонова
город. В том прошлом я слышал подкрадывающийся со спины летний дождь, чувствовал знакомую лёгким бесконечную свежесть, всей поверхностью кожи ощущал присущую ему безграничную свободу; будущее, лишённое рамок обстоятельств, размытые фигуры которых быстро растворялись в шуме воды, также полнилось хлеставшей через край вероятных условностей свободой, и лишь настоящее вынуждало меня непрестанно бороться за идею потерянного и возможного, биться за каждый миг их присутствия в памяти и реальности, ежедневно разрывать часть пут, чтобы следующим утром оказаться связанным новыми. Они не отпускали меня, а я—их, словно вожжи, каждую секунду подстёгивавшие прогресс в движении вперёд.
В конце концов, я отчаянно боролся с собственными амбициями. И я…
Небо прорвало—и тишина лохмотьями повисла на корявых, узловатых ветвях голых деревьев; другая часть её клочьев замерла в воздухе, незаметно оседая на холодную землю вместе с туманом. Редкие машины жерновами колёс перетирали звуки, и только собственные шаги казались мне реальными. Свет фонарей рассеивался в подступившем к горлу мраке и замирал в ожидании удара над головой. Крадучись, серо-бурая от крови морось приближала увязший в грязи март. Я смотрел в небо, но глаза ему застилал плотный покров туч—саван бесцветного промёрзшего города.
Жёлтый квадрат
В жёлтом рисованном домике, жёлтой квартире, запертое в границах 2D, на пикселях жёлтой кухни с жёлтыми шкафчиками живёт утро несостоявшегося детства и фантасмагорического будущего из прибоев беспокойных снов.
Вдруг, из мирной тишины весеннего вечера, из зелёной гущи листвы, к земле вырвалась мелкая птица. Частое трепетание её крылышек, воздушным потоком преобразованное в полет, прекратилось у самой поверхности грубого асфальта, на которой безвольно лежала её распластанная цель. Деловито обскакав её по периметру, она выбрала несколько перьев, размётанных вокруг свежих останков, вытянула тонкую шейку, сомкнула крепкий миниатюрный клюв и, отпрыгнув на пару сантиметров, будто обозначая свою непричастность, через мгновение взмыла обратно ввысь. Вместе с этим порывом всё движение на пустой улице снова прекратилось, и мирная тишина тонкой вуалью опустилась на разбитую дорогу. Спокойствие, томящееся под крышкой сознания, стало оборачивать меня плёнкой призрачной уверенности в завтрашнем дне, одиночество опять задавило на затылок весом нежелательных воспоминаний, еретическое отчаяние, словно газ в этой огромной, придавленной тучами камере, начало просачиваться внутрь; и пока проглоченная, приглушённая самонадеянностью печаль подступала к горлу с горизонта, тихое щебетание вечерних птиц, в густой зелени пронзённых лучами высоких деревьев, размывало в солнечном свете подобные детали полётов голубей…
Изящная розовая резьба башен замка венчала ажурной диадемой высокий холм, крутые склоны которого служили спуском навечно застывшему водопаду мраморных ступеней. Всё величие иссохшей в страницах летописей архитектуры внезапно восставало посреди