Морской волк (сборник). Джек Лондон
я окончательно попал в мертвый штиль. По совести, я не мог понять, куда он там гнет. Я приписывал это своему скудоумию, но теперь знаю, что мне не хватало подготовки. У меня не было прочного основания для таких занятий. Только Спенсер да я сам знаем, как я долбил эти науки. Но из «Данных этики» я кое-что извлек. Там-то я и встретился с «альтруизмом», и теперь я припоминаю, в каком смысле это было сказано.
Я подумал, что этот человек едва ли вынес много из такой работы. Я достаточно хорошо помнил Спенсера, чтобы знать, что альтруизм лежит в основе его идеала совершенного поведения. Очевидно, Вольф Ларсен, впитывая учение великого философа, отбрасывал то, что ему казалось лишним, и приспособлял его к своим нуждам и желаниям.
– Что же еще вы там вычитали? – спросил я.
Он сдвинул брови, видимо, подбирая выражение для своих мыслей. Мной овладело волнение. Я ощупывал его душу, так, как он привык ощупывать души других. Я исследовал девственную область. Странное и ужасное зрелище развертывалось перед моими глазами.
– Коротко говоря, – начал он, – Спенсер рассуждает так: прежде всего, человек должен заботиться о собственном благе. Поступать так – нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать для блага своих детей. И в-третьих, он должен заботиться о благе своего народа.
– Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действия, – вставил я, – будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.
– Этого я не сказал бы, – ответил он. – Не вижу в этом ни необходимости, ни здравого смысла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все бредни и сентименты, и вы сами можете понять, что человек, не верящий в загробную жизнь, иначе мыслить не может. Будь предо мною бессмертие, альтруизм был бы для меня приемлем и выгоден. Я могу поднять свою душу на любую высоту. Но не ожидая ничего после смерти и имея лишь короткий срок, пока шевелятся и бродят дрожжи, именуемые жизнью, я поступил бы безнравственно, если бы соглашался на какие-нибудь жертвы. Всякая жертва, которая дала бы возможность шевелиться другой частице дрожжей, вместо меня, была бы не только глупа, но и безнравственна по отношению ко мне самому. Ожидающая меня вечная неподвижность не будет для меня ни легче, ни тяжелее от того, стану ли я приносить жертвы или заботиться только о себе в тот срок, пока я составляю частицу дрожжей и могу шевелиться.
– В таком случае, вы индивидуалист, материалист, а вместе с тем, неизбежно, и гедонист.
– Громкие слова! – рассмеялся он. – Но что такое гедонист?
Он одобрительно кивнул головой, выслушав мое определение.
– А кроме того, – продолжал я, – вы такой человек, которому нельзя доверять даже в мелочах, как только к делу могут быть примешаны личные интересы.
– Теперь вы начинаете понимать меня, – радостно улыбаясь, сказал он.
– Так вы человек, совершенно лишенный того, что люди называют моралью?
– Совершенно верно.
– Человек, которого надо всегда бояться?
– Вот