Однажды в Москве. Часть I. Ильгар Ахадов
на брачном ложе, а Ганмурат им шашлыки будет делать на свечах. Идиллия!..
На этот раз звонкая затрещина разозленного Огуза успела дойти до назначения. Вскочив как ошпаренный, Бакинец нервно начал массировать покрасневшую шею.
– Кто их пустил в город, я его… Ах, какая его мама хорошая, ай, какая красивая!..
– Прекратить! – к всеобщему удовольствию повторился привычный сценарий. Прилизанный, впрочем, уже без особой злости, больше со смирением, несильно стукнул ладонью по столу. – Продолжайте… – почти жалостливо обратился он к Длинному…
– Не знаю, сколько продолжалась эта немая сцена. Мы просто замерли в оцепенении. Время перестало для нас существовать. Джулия беззвучно плакала в моих объятиях.
Из открытой входной двери выпрыгнул белый пушистый котенок и храбро расселся на брошенную на пол сумочку из дорогой крокодиловой кожи.
– Джулия, матах8, у тебя когда-нибудь ручки дойдут до… – произнеслось неприличное определение, – Кики опять выбежала.
Трескучий голос Джулиной бабушки оторвал нас от сладостного забвения. Мы невольно рассмеялись.
Старушка появилась на пороге. Увидев любимую внучку в объятиях мужчины, она сначала оторопела. После, прищурив глаза, внимательно присмотрелась.
– Мой Рафаэль!.. – прошептала она с бесконечной нежностью в голосе. – Я знала, что ты придешь…
– Здравствуйте, дорогая тетя Инна, – я осторожно сжал хрупкую старушку в объятиях. – Как я рад, что застал вас в добром здравии.
Она же, всхлипывая, продолжала причитать.
– Моя бала9 приехал, какое счастье!.. Роза, Самвел, Мануля, идите сюда, смотрите, кто пришел!
Тетя Инна, или Инесса Андреевна, как она чинно любила представляться, любила меня, наверно, больше всех моих поселковых соседей, потому еще и заплакала от радости.
– Мой Рафаэльчик пришел. Мой внучек пришел…
Я гладил ее уже сильно поседевшие волосы. Другую руку обнимала Джулия, прижавшаяся и не отрывая от меня счастливого взгляда.
– Постарела твоя тетя Инна на чужбине… Вай, Баку! Вай, мой дворик! Кто живет теперь там? Кто поливает мои лозы?
– Здравствуй, сынок…
Я повернулся к двери. Это был Самвел Манучаров, отец Джулии. За его спиной с испуганными глазами смотрела тетя Роза – мама Джулии – и еще какой-то худой и длинный субъект с ярко выраженными чертами – нос с большой горбинкой и оттопыренные уши. Джулия, схватив сумочку, молча нырнула обратно в квартиру.
– Здравствуйте, дядя Самвел. Здравствуйте, тетя Роза.
– Заходи в дом… – растерянно прокашлял папа Джулии. – Что стоишь у двери как бедный родственник?
– Заходи, сынок, заходи… – потянула меня за руку тетя Инна. – Ты разве в Баку у нас на пороге стоял? Это твой дом… Роза, не стой как королева в борделе, иди, расстели скатерть…
– Что вам рассказывать? Манучаровы меня как родного приняли. Они, конечно, радовались, хотя в их глазах я то и дело улавливал тревогу, а
матах – на армянском, дорогая.
моя бала – смешанное, русско-азербайджанское, дословно – мой малыш, ласкательное обращение к ребенку у бакинцев, в том числе у армян.