Песня Рахеро и другие баллады. Роберт Льюис Стивенсон
тех камнях священных, в тени листа святого.
Над его пепельным лицом всю ночь факел горел,
И ветер в месте торжества баньяном[42] шелестел.
И вот на древо и алтарь стал вечер наступать,
И остров высотой своей стал море затенять,
И мускус с маной разлился по всей долине той,
И, что осталось от жреца, во тьме пошло домой:
Он плёлся по деревне, шатаясь при ходьбе,
Протиснувшись сквозь тики, на ощупь вполз к себе.
И зашуршали хижины, в них голоса проснулись,
И вновь домашние костры дым в небеса взметнули,
И те, кто был могуч в войне и в ремесле подстать,
Засели на свои места, о завтра рассуждать.
II. Любовники
Слышь! Далеко в лесу (любви ведь ушки чутки)
До однострунной арфы коснулись мягко руки. <4>
С чего бы в доме у отца Тахее вдруг привстать?
Тахее, чьё нежное сердце, чью гущу волос не объять,
Тахее, чьё статное тело любви несёт экстаз,
И ловкие ноги оленя, и голубя зоркий глаз?
Хитро и тихо, как кошка, в лице ничего не сменив,
Скользнула Тахея к двери, в пространство снаружи уплыв.
Гуляет, замрёт, зрит на звёзды и, морю внимая, стоит,
Потом вдруг скакнёт, словно кошка, скрывая в деревьях свой вид,
Бежит она быстро, как кошка, вздымая наряд высоко,
Прыжками своих ловких ножек сквозь тьму пробираясь легко,
Сквозь мякоть и колкость чащоб свой путь без труда выбирая,
И всё приближается звук, к которому сердце взывает.
И вот уж полянка в лесу, что скалы горы укрывают,
И брошена арфа лежит, и руки любви обнимают.
«О, Руа!» – «Тахея моя!» – «Любовь моя». – «Милые глазки».
И сброшено платье, и вновь слышны поцелуи и ласки:
«О, Руа!» – «Тахея, душа!» – «Звезда моих тёмных ночей». –
«Весна моего наслажденья». – «Люби же меня посильней».
И Руа в объятьях зажал, и руки Тахеи обвились,
И связаны узы любви, и песни любви доносились:
Ночь, что на пальмах лежит,
Ночь звёздами полна,
Ночь, когда ветер дует,
Ночь, где любовь одна.
«Тахея, что ж мы натворили, каких мы наделали дел?
Видать, боги нас ослепили, раз разум мешать нам не смел.
Зачем твой ничтожный любовник коснулся подола рукой?
Тахея – само благородство, а Руа презренный такой…»
«На троне своём с хака-ики[43] отец высоко восседает,
Сородичи десятикратно при входе его прославляют,
Сплошь тело его боевое, лицо его – всё украшают
Достойные татуировки, о месте высоком вещая.
Я тоже сжимаюсь мимозой и блею ягнёнком последним,
Отдавшись искусным рукам в строеньи из пальмы священном, <5>
И тело уж наполовину украшено знаками власти –
Сплетениями синих линий, но лишь для твоей только страсти.
Люби меня, Руа любимый, ведь нету границ для любви,
И тело Тахеи в узорах сжимать будет ноги твои».
«Тахея,