Песня Рахеро и другие баллады. Роберт Льюис Стивенсон
Рахеро
Рахеро спал в том холле, подле него: жена,
Весёлая и милая, жила всегда сполна,
Их девочка-невеста, вся скромная, как мышка,
И главная надежда – мальчишка-шалунишка.
Спокойно, безмятежно так спал он среди них,
Но тут ему приснился беззвучный чей-то крик,
Проснувшись, он вскочил, как тот, что ему снился.
И адское сиянье, и дым вокруг, и рёв, что в уши доносился,
Звуча, как водопад, что рядом вниз упал,
Рахеро встал, качаясь, но разум ещё спал.
Тут пламя на ветру размашистым ударом
Ударило о крышу, сметя ей край пожаром.
Высокий холл и пир, его народ лежал, –
Он взглядом охватил, но в дыме потерял.
И разум в тот момент кристально ясным стал,
И, горло не жалея, он тут же закричал.
Как паруса гремят от шквала урагана,
Так он гремел: «Дождь! Ветер! – слова для сбора клана. – <14>
Подъём! Вайау, к оружью!» Но тишина в ответ,
И только рёв пожара, – живых уж рядом нет.
Он наклонился, щупая. Женщин своих нашёл,
Но дым пожара с кавой их жизнь уже увёл,
Ничком лежат. Его рука коснулась пацана,
И озарилась вдруг душа, надеждою полна:
«Спасти его ещё могу! Быстрей!» – себе сказал.
И, сняв повязку с бёдер, ребёнка спеленал,
Надев на шею, свёрток он завязал узлом.
А там, где крыша рухнула, как ад, ревел пролом.
Туда бежал Рахеро через людей завал,
Он по столбу подпорки в дыму взбираться стал:
Последние Вайау – отец с сынишкой малым,
А столб, уже занявшись, светился углем алым,
Кусая его плоть, и руки-ноги раня,
И жгя его глаза, и мозг его дурманя.
А он, чрез боль взбираясь, всё поднимался выше,
Сквозь пламя протянулся и был уже на крыше.
Но тут же ветер жаром и болью облетел
И, пламенем его обдав, на нём тряпицу съел.
Дитя едва живое упало вниз – в костёр.
Вокруг пожара пира враги несли дозор:
С оружьем наготове, никто чтоб не сбежал,
И каждый голову тянул и брови прикрывал.
И лишь с подветра тот огонь так далеко пылал,
Что загорелись уж леса, никто там не стоял.
Туда Рахеро, устремясь, с карниза соскочил
И, по земле ползя ничком, в тройном прикрытьи был:
Гниющих листьев, и огня, и дыма покрывала, –
Невидима врагам душа себя во тьме спасала.
А сзади, дымной печью коптя весь небосвод,
Повержен, жжёной костью лежал его народ.
Сперва бежал бесцельно, потом прибой услышал,
Туда свой путь направив, на побережье вышел.
Глаза были сухими, хоть и в ожогах тело,
Сильнее, чем от боли, от гнева всё горело.
«Ах, дураки Вайау! – печально он кричал. –
Обжоры свинорылые! Ну кто вас туда звал?
Те, с кем я рос, кого кормил и кто меня кормил,
Хоть я – ничтожнейший из всех, но всех я пережил!
Себя считавший хитрецом в ловушке очутился,
И в этом