В родном доме. Рахим Гарай
стали желтеть каштаны. Дни ещё стояли тёплыми, люди загорали на солнце, купались в море… и всё же каштаны желтели. Ведь уже наступил октябрь, и каштанам пришло время желтеть. Они пожелтели первыми среди крымских деревьев. И как пожелтели!.. Их листья ещё даже не съёжились, не начали сохнуть – они были такими же, как в середине лета, только… только в них потихоньку начинала просачиваться желтизна. И наступило время, когда эта желтизна стала казаться какой-то пронзительно живой и ясной, и вечерами с каждого каштана струился тонкий жёлтый свет.
Каштаны долго сохраняли жизнестойкую и светлую-светлую желтизну. Крымские дубы уже давно осыпали свои съёжившиеся красновато-коричневые листья. Грецкие орехи лишились листьев буквально за одну ночь. Даже на толстых, мясистых, блестящих листьях вечнозелёных магнолий появились красноватые пятна, будто бы и эти растения должны осыпаться, хотя магнолия, как известно, никогда не осыпается, ни осенью, ни зимой: ведь это вечнозелёное растение. А вот каштаны осыпятся. Пройдёт ещё немного времени, и листья каштана, словно пылая отблесками желтоватых газовых ламп, начнут застилать землю. Да, так и произойдёт, потому что природа ни за что не согласится, чтобы пожелтевшие листья слишком долго висели на ветвях. Она непременно разбросает их по земле, подвергнет гниению, уничтожит.
«Каштан, каштан… – подумал Гумер, – о чём напоминает мне его осенняя желтизна?» Он, стараясь вспомнить, потёр рукой лоб, сдвинул брови и уставился в какую-то ему одному известную точку. Там, куда он не глядя смотрел, рос куст инжира с ослепительно зелёными листьями. Но Гумер не видел это великолепие природы. Внезапно он ощутил во всём теле какой-то странный горячий озноб. Да, да, он вспомнил. Когда он в последний раз виделся со своей матерью, её лицо было жёлтым, как осенний лист каштана. Кажется, желтизна её лица была даже гуще, чем у листьев каштана в их последние дни и часы. Гумер видел мать последний раз перед её смертью. Увидев её, он с болью понял, что мама умирает, и умрёт скоро. Так и вышло.
«Нет, мне нельзя так волноваться, – подумал Гумер, чувствуя, что вот-вот заплачет. – Ведь было уже, прошло: мама умерла, и её оплакали все, я и родственники, всех слёз не выплачешь. От горя я даже заболел. А теперь вот приехал в Крым для полного выздоровления, и думать надо только о здоровье, об окончательном восстановлении всего организма. Разве не так?»
Прохладный, свежий, целительный ветерок подул с моря и соединился с дыханием Гумера, слегка потрепал его волосы, мягко прошёлся по лицу, ласково высушил чуть повлажневшие глаза и улетел куда-то в сторону Ай-Петри. Гумер глубоко, свободно вздохнул и даже дружески подмигнул невидимому дуновению с моря. Кажется, и морской ветер понял его, вернулся с Ай-Петри и снова освежил его лицо. На этот раз губы мужчины слегка раскрылись будто для поцелуя с крылатым вестником солёного моря. Он даже чмокнул губами и довольно улыбнулся во всё лицо. А ветер тут же юркнул в приоткрытый для поцелуя рот и, кажется, вовсе не собирается снова лететь к Ай-Петри, выбрав для своих блужданий все извилины,