Одноколыбельники. Марина Цветаева
были голубые глаза, веселый характер и цитра, на которой он играл три вещи: «О, Tannenbaum, о, Tannenbaum», «Die Wacht am Rhein» и «Kommt’s Vöglein geflogen»[7]… Кроме того, он хорошо танцевал и пел на вечерах «Schnadahüpfeln». Этого слова я, даже после старательных разъяснений Fräulein, никак не мог понять. Мне эти «Schnadahüpfeln»[8] представлялись в виде маленьких прыгающих насекомых с очень длинными ногами. В конце концов я так и решил, что он, несмотря на свои двадцать три года и усы, пел именно о них.
В тот день незадолго до прогулки Fräulein получила от него письмо и с новым жаром рассказывала о нем Лене.
– Он недавно катался на лодке в Тиргартене со своей тетей. О, он прекрасно гребет! Если бы вы только видели, Ленхен, как он красив на воде! Взмахнет один раз веслами, и лодка уже на середине озера! Дома вы сама прочтете его письмо. Недавно он был приглашен в крестные отцы к своему товарищу и дал своей крестнице мое имя – Сусанна. После крестин он с ней фотографировался, я скоро получу эту карточку. Как вы думаете, Ленхен, в какую рамку ее лучше вставить?
– Я думаю, в золотую? – нерешительно сказала Лена.
– О, нет, Gott bewahr! Он ведь сам золотой, – я хочу сказать – блондин. Я думаю, к его волосам лучше всего пойдет голубая рамка небесного цвета.
– А по-моему, малиновая, – вставил я свое слово.
– Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, – строго сказала Fräulein и, обернувшись к Лене, продолжала свой рассказ.
В Пассаже было пестро и людно. У витрин стояли нарядные дамы; то и дело открывались и закрывались двери магазинов, впуская и выпуская покупателей. Сквозь стеклянную крышу синело осеннее небо.
Взглянув наверх, я вспомнил небесно-голубую рамку, свой совет и последовавшую за ним фразу Fräulein.
Мне семь лет, и я слишком молод! Но если я слишком молод, зачем мне слушать о Карле? В Пассаже столько вещей более привлекательных и подходящих для моих семи лет. Например, кондитерская, где такие красивые пирожные, или игрушечный магазин, или…
Я оглянулся: Fräulein, увлеченная разговором, очевидно, не думала обо мне; Лена, хотя и не увлеченная, тоже не смотрела в мою сторону.
Дойдя до угла, я быстро свернул в боковой ряд и бегом пустился вперед. Моей ближайшей целью было разыскать большого белого медведя с тарелкой в лапах у двери мехового магазина. Из-за него, собственно, я и упросил Fräulein пойти в Пассаж. В одной немецкой книге я прочел его историю. Детство и молодость его прошли в ледяном дворце на берегу океана. Там он был королем над всеми медведями. Утром он пил рыбий жир, конечно, не такой противный, как мой; после обеда ему подавали на серебряном блюде целую гору мороженого. По окончании утреннего завтрака он шел в тронный зал, усеянный бриллиантами, и судил всех других медведей. Вечера его проходили частью в катании на санях, частью в танцах, – медведи отлично танцуют на льду. Все стены его дворца были увешаны ледяными лампочками, в середине которых пышным цветком горело голубое пламя. При первом взмахе королевской лапы музыканты брались за трубы, и бал начинался. Не знаю, можно ли назвать балом, когда танцует один? Потому что он танцевал один – королева в это время укладывала своих медвежат спать. И вот однажды ночью пришли во дворец какие-то
«О, елочка, елочка», «Вахта на Рейне» и «Птичка, птичка прилетела» (нем.)
«Попрыгунчики» (