Сказки, рассказанные на ночь. Вильгельм Гауф
покоиться в фамильном склепе, и даже те, кто заканчивал свои дни в чужих землях, всегда доставлялись на родину – их бальзамировали и затем перевозили. Я готов оставить родственникам тело моей сестры, чтобы они предали его земле, но я должен привезти отцу хотя бы ее голову, дабы он в последний раз мог взглянуть на нее.
Этот обычай отсекать усопшим головы показался мне довольно диким, но я не осмелился возражать, боясь задеть чувства незнакомца. Поэтому я сказал, что бальзамирование для меня дело не новое и что я готов помочь ему. При этом я не удержался и спросил, зачем ему понадобилось обставлять все с такой таинственностью и почему это нужно делать обязательно ночью. Он объяснил мне, что днем родные могут помешать ему осуществить задуманное, поскольку считают его затею ужасной, но когда дело будет сделано, то им уже нечего будет сказать. Он, конечно, мог бы просто принести мне голову, но братские чувства не позволяют ему самому произвести эту операцию.
Тем временем мы приблизились к большому роскошному дому. Мой спутник сообщил мне, что это и есть цель нашей ночной прогулки. Миновав главный подъезд, мы завернули в боковые ворота, а затем вошли в дом через небольшую дверцу, которую незнакомец тщательно затворил за собой, и стали подниматься в полной темноте по узкой винтовой лестнице. Оттуда мы попали в тускло освещенный коридор, который привел нас в комнату с одной-единственной лампой под потолком.
Посреди комнаты стояла кровать, на которой лежала покойница. Мой провожатый отвернулся, желая скрыть подступившие слезы. Затем он велел мне приступить к делу, чтобы скорее кончить его, после чего тут же вышел вон.
Я достал инструменты, которые всегда брал с собой, когда меня вызывали к больным, и подошел к кровати. Мне видно было только лицо усопшей, но оно было таким прекрасным, что я невольно проникся глубочайшей жалостью к чудесному созданию. Темные волосы лежали длинными прядями, бледность покрывала щеки, глаза были закрыты. Я сделал сначала небольшой надрез, по всем правилам хирургического искусства. Потом я взял другой, более острый нож и перерезал горло. Но, о ужас! Покойница открыла глаза, но тут же сомкнула веки с глубоким вздохом, словно дух ее именно в это мгновение покинул безжизненное тело. Из раны хлынула потоком кровь, и тут я понял, что собственными руками только что убил несчастную. В том, что она теперь мертва, я нисколько не сомневался, ибо остаться в живых после такой раны было попросту невозможно. Несколько минут я стоял, оцепенев от ужаса. Что я натворил! Неужели незнакомец в красном меня обманул, или, быть может, бедняжка погрузилась в летаргический сон, а ее приняли за умершую? Последнее представлялось мне более вероятным. Но я решил не рассказывать брату о том, что если бы я не поторопился, то первого надреза хватило бы, чтобы пробудить ее ото сна, вернуть ее к жизни. Мне ничего не оставалось делать, как довести операцию до конца, но только я собрался отделить голову от туловища, как покойница вдруг снова застонала, судорога прошла по всему телу, потом она вытянулась и умерла. Ужас охватил меня, и я, дрожа