«Если мир обрушится на нашу республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1922–1941 годах. Александр Голубев
тем, что «по почте уже посылаются газеты частным лицам. Допускать это значит восстановить возможность печатной агитации против нас. По Москве будут ходить какие-нибудь ярко агитационные номера белогвардейской печати». Признавая, однако, «что неудобно просто декретировать воспрещение ввоза газет из заграницы», Чичерин предложил создать комиссию для рассмотрения этих вопросов из представителей Политбюро, ВЧК и НКИД[83].
Опасения советского руководства отнюдь не были беспочвенными: только на московском почтамте в 1925 г. в месяц задерживали до 5000 экземпляров эмигрантских газет и от нескольких сотен до полутора тысяч различных листовок и воззваний[84]. В апреле 1925 г. информационный отдел ОГПУ сообщал: «Необходимо отдельно отметить рассылку воззваний различных монархических групп (в частности, она налажена по Ленинградской губернии, откуда письма получаются в ряде губерний)»[85].
Различными, иногда довольно экзотическими, путями (например, через сплавщиков леса из Псковской губернии, которые возвращались из Латвии в СССР[86]) подобная почта доходила до адресата, и при этом попадала не только в крупные промышленные центры, но и в деревню. Так, в сентябре 1925 г. секретарь Александровского сельсовета Луганского округа (Украина), «разбирая прибывшую почту, обнаружил заграничную белогвардейскую газету «Парижский вестник», присланную одним эмигрантом своему родственнику Калиниченко и прочтя газету заявил присутствующим крестьянам: «вот где действительно свобода слова, печати, а у нас бойся рот раскрыть не то напечатать или что-нибудь сказать»[87].
В результате в марте 1930 г. появился секретный циркуляр спецотдела ОГПУ, в котором утверждалось, что «наблюдаются случаи присылки в СССР из заграницы разной белогвардейской литературы и всевозможных контрреволюционных листовок. Зачастую эта литература и листовки вкладываются в почту или пересылаются с разного рода грузами, идущими из заграницы в адрес наших советских и хозяйственных учреждений и предприятий. Попадая в руки сотрудников учреждений и предприятий, эта литература затем нелегально распространяется среди населения нашего Союза»[88]. ОГПУ предложило простой до гениальности выход, возможный, впрочем, только в СССР: отныне вся иностранная корреспонденция поступала в секретные части соответствующих учреждений и лишь после проверки выдавалась адресатам, все грузы также принимались только сотрудниками секретных частей.
С середины 1920-х гг. круг людей, имевших доступ к иностранной прессе и другим альтернативным источникам информации постепенно сокращается. В 1925 г. резко сужается круг получателей «контрреволюционной литературы»[89]. Если в 1922–1923 гг. чтение подобной литературы разрешалось, например, всем сотрудникам «Правды», то в 1924–1925 гг. для этого требовалось уже специальное разрешение ответственного секретаря редакции М. И. Ульяновой[90]. В марте 1925 г. отдел печати ЦК определил «список враждебных
История советской политической цензуры. Документы и комментарии. М., 1997. С. 427–428.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 87. Д. 181. Л. 76 об.; Д. 182. Л. 9 об.
Там же. Д. 199. Л. 60.
Там же. Д. 182. Л. 85.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 87. Д. 181. Л. 76 об.; Д. 180. Л. 55.
РГАЭ. Ф. 7486. Оп. 37. Д. 130. Л. 22.
Зеленов М. В. Главлит и историческая наука в 20–30-е годы // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 25.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 288. Л. 22.