Её Я. Реза Амир-Хани
сказал, что пришел за заказом Хадж-Фаттаха, и Исмаил начал доставать из котла требуемое. В это время дверь поварни открылась, и вошел Дарьяни в сюртуке. Поздоровавшись, бросил Исмаилу:
– Чашку бульона, будь добр.
Исмаил заворчал себе под нос, передразнивая Дарьяни:
– «Чашку бульона, будь добр…» Мозг требует вынимать, чтоб дешевле было, сухожилия, языки, заушины… Тоже, видишь, свой подход… Мелочен до чего – спасу нет!
Наполнив чашку бульоном, он отдал ее Кариму со словами:
– Не поленись, пожалуйста. Помощник мой, негодяй эдакий, не явился, так ты, пожалуйста, отнеси вон бакалейщику – вашему соседу, можно сказать… – И совсем уже тихо Исмаил добавил: – Его счастье, что у него печки нет в лавке, а то бы шах и с ним разобрался…
Карим поставил бульон перед Дарьяни, который внимательно следил за руками Исмаила. Тот один за другим разбивал черепа, доставая мозг, вырывая языки из глоток, бросая их в кастрюлю вместе с глазами и заушницами.
– Ну, заморыш! – сказал Кариму Дарьяни. – Смотрю, ты к головам пристрастился?
– А как же. Смотрите, как бы вашу не съел.
Дарьяни взял хлеб и стал крошить его в суп, а Кариму прошептал:
– Ну, сукин сын, язык длинный стал…
Карим, стоя у двери, глядел на Исмаила-усатого, как вдруг дверь открылась, и вошел его собственный отец, Искандер.
– Ишак необузданный! Еще хлеб сангяк возьми для господина. Десять штук.
И Искандер завел разговор с Исиком-усачом. Их обоих в этом квартале звали
Исиками, и вот теперь Исик Хадж-Фаттаха у Исика-усача брал заказанное мясо.
– Нам бульона побольше влей, а Хадж-Фаттаху, наоборот, мясца побольше…
Взяв мясо, Искандер попрощался с Мусой-мяс– ником, с Дарьяни и с другими и вышел, и тогда уже Исмаил выдал кастрюлю Кариму. Тот тоже попрощался со всеми, а все просили передать привет Хадж-Фаттаху. Молоденький паренек в войлочной шапке, сидящий позади Мусы-мясника, произнес с курдским акцентом:
– Стало быть, сегодня начальник на завод попозже приедет. Можно не бежать сломя голову. Господин Исмаил, мне, пожалуйста, две порции телячьих ножек…
Карим вернулся к хлебопекарне Али-Мохаммада. Там уже набралось много народу. Женщины стояли в одной очереди, мужчины в другой. Карим оставил кастрюлю у стены и пошел ко входу в пекарню. Кое-кто запротестовал, но он ответил:
– Все спокойно, дядя! Беру не для себя, а для Хадж-Фаттаха.
Хоть и поворчали люди, но расступились, и Карим вошел внутрь. У пекаря Али-Мохаммада голова по самый подбородок была замотана йездским[26] платком, из-под которого выбивалась седая борода. Седые волосы прилипли к потному лбу. Карим обратился к нему раз, другой, но пекарь будто не слышал. Видимо, ждал, пока Карим споет и покривляется. И Карим запел шутовским голосом, подражая женскому:
Мой ребенок угорел, пекарь Али-Мохаммад!
Да и рис мой подгорел, пекарь Али-Мохаммад!
Пареньки в очереди, которых песня Карима взбодрила и вывела из утренней полуспячки, начали ему подпевать:
Мой
Йезд – город в Иране, где производился определенный вид ткани.