Фиеста. Вешние воды. Эрнест Хемингуэй
время провести?
– Да. А ты?
– Там видно будет. В этом городе разве угадаешь?
– Ты не любишь Парижа?
– Нет.
– Почему ты не едешь в другое место?
– Нет другого места.
– А чем тебе здесь плохо?
– Да, чем?
Перно – зеленоватый суррогат абсента. Если налить в него воды, оно делается беловатым, как молоко. Вкусом напоминает лакрицу и сначала подбадривает, но зато после раскисаешь. Мы пили с ней перно, и у нее был недовольный вид.
– Ну, – сказал я, – может быть, ты угостишь меня ужином?
Она ухмыльнулась, и я понял, почему она упорно не хочет смеяться. С закрытым ртом она была очень недурна собой. Я заплатил за перно, и мы вышли на улицу. Я кликнул фиакр, и он подъехал к тротуару. Удобно усевшись в медлительном, мягко катящем фиакре, мы поехали по широкой, сияющей огнями и почти безлюдной авеню Оперы, мимо запертых дверей и освещенных витрин магазинов. Фиакр миновал редакцию «Нью-Йорк геральд», где все окно было заставлено часами.
– Зачем столько часов? – спросила она.
– Они показывают время по всей Америке.
– Не остри.
Мы свернули на улицу Пирамид, проехали по тесной рю де Риволи и через темные ворота въехали в Тюильри. Она прижалась ко мне, и я обнял ее. Она взглянула на меня, ища поцелуя. Она коснулась меня рукой, и я отодвинул ее руку:
– Не надо.
– Что с тобой? Болен?
– Да.
– Все больны. Я тоже больна.
Мы выехали из Тюильри на свет, пересекли Сену и свернули на улицу Святых отцов.
– Зачем же ты пил перно, если ты болен?
– А ты зачем?
– Для меня это не имеет значения. Это не имеет значения для женщин.
– Как тебя зовут?
– Жоржет. А тебя?
– Джейкоб.
– Это фламандское имя.
– И американское.
– Ты, надеюсь, не фламандец?
– Нет, американец.
– Слава Богу, терпеть не могу фламандцев.
Мы подъезжали к ресторану. Я крикнул кучеру, чтобы он остановился. Мы вышли, и Жоржет ресторан не понравился.
– Не очень-то шикарное место.
– Нет, – сказал я. – Может быть, ты предпочитаешь поужинать у Фуайо? Села бы обратно в фиакр да поехала.
Я взял ее с собой потому, что у меня мелькнула смутная сентиментальная мысль, что приятно было бы поужинать с кем-нибудь вдвоем. Я давно уже не ужинал с «курочкой» и забыл, что это нестерпимо скучно. Мы вошли в ресторан и мимо конторки, за которой сидела мадам Лавинь, прошли в заднюю комнату. От еды Жоржет слегка повеселела.
– Здесь не так плохо, – сказала она. – Не шикарно, но кормят хорошо.
– Лучше, чем в Льеже.
– В Брюсселе, ты хочешь сказать.
Мы выпили вторую бутылку вина, и Жоржет стала шутить. Она улыбнулась, показывая все свои испорченные зубы, и мы чокнулись.
– Ты, в общем, славный малый, – сказала она. – Свинство, что ты болен. Мы бы поладили. А что с тобой такое?
– Я был ранен на войне, – сказал я.
– Уж эта проклятая война!
Мы,