Воспитание чувств. Гюстав Флобер
за ним.
На углу улицы Монмартр он обернулся, взглянул на окна второго этажа и мысленно усмехнулся, чувствуя жалость к себе, вспоминая, с какой любовью он так часто на них смотрел. Где же она живет? Как встретиться с ней теперь? Одиночество вновь зияло вокруг него, вокруг его желаний – еще необъятнее, чем когда бы то ни было!
– Пойдем, усладимся! – предложил Режембар.
– Кем это?
– Полынной.
И, уступая настойчивым просьбам, Фредерик позволил затащить себя в «Бордоский кабачок». Пока его собутыльник, облокотившись на стол, разглядывал графин, Фредерик смотрел во все стороны. Но вот на тротуаре показалась фигура Пеллерена; Фредерик торопливо застучал в окно, и не успел еще художник усесться, как Режембар спросил, почему его больше не видно в «Художественной промышленности».
– Лопнуть мне, если я туда пойду. Он скотина, мещанин, мерзавец, плут!
Эта брань была приятна раздосадованному Фредерику. Все же он был ею и задет, так как ему казалось, что это слегка затрагивает и г-жу Арну.
– Что же он вам такое сделал? – спросил Режембар.
Вместо ответа Пеллерен топнул ногой и громко засопел.
Он втайне занимался кой-какими делами, например изготовлением портретов цветным карандашом или подделкой произведений великих мастеров в расчете на непросвещенного любителя, а так как эти работы его унижали, то обычно он предпочитал о них молчать. Но «гнусность Арну» слишком обозлила его. Он излил душу.
По заказу Арну, сделанному в присутствии Фредерика, он принес ему две картины. И торговец позволил себе критиковать их! Он порицал композицию, колорит и рисунок, главное – рисунок, словом, ни за что не хотел их взять. И Пеллерен, вынужденный к тому же истечением срока векселя, уступил их еврею Исааку, а через две недели тот же Арну продал их за две тысячи франков какому-то испанцу.
– Ни на одно су не дешевле. Какая подлость! И ведь это не единственная, ей-богу! Не сегодня завтра мы еще увидим его на скамье подсудимых.
– Это уж вы преувеличиваете! – робко сказал Фредерик.
– Ну вот еще! Преувеличиваю! – воскликнул художник, ударив кулаком по столу.
Грубая выходка Пеллерена вернула молодому человеку самоуверенность. Конечно, можно было бы вести себя более прилично; однако если, по мнению Арну, эти полотна…
– Плохи? Договаривайте! Да вы их видели? Понимаете вы в этом деле? А ведь я, знаете, мой миленький, дилетантов не признаю!
– Э! Да меня это и не касается! – сказал Фредерик.
– С какой же стати вы защищаете его? – холодно спросил Пеллерен.
Молодой человек пробормотал:
– Да… потому что я ему друг.
– Так поцелуйте его от меня! Добрый вечер!
И художник ушел, совершенно взбешенный, ни словом, разумеется, не обмолвившись о счете.
Фредерик, защищая Арну, сам убедил себя в его правоте. В пылу своего красноречия он ощутил нежность к этому человеку, умному и доброму, на которого его друзья клевещут и который теперь работает один, всеми покинутый. Он не стал противиться