Книги стихов. Райнер Мария Рильке
прикоснулась
к путям, которых Ей не счесть.
Год молодел. Она парила
близ неземного рубежа,
и жизнь Марии там царила,
смиренно Господу служа.
Как сёла праздничному звону,
Она в девичьей тишине
внимала собственному лону
с Единственным наедине;
одним исполнена секретом,
для тысяч бережно жила,
освещена всеобщим светом,
как виноградник, тяжела.
Обременена осыпающимися плодами,
разрушающимися колоннами, городами,
песнями прерванными, следами
былого зла,
Дева себя будущности неизвестной,
пока еще не родился Царь Небесный,
муке крестной
обрекла.
А бесшумные руки Ее разжаты
пустотой.
В нерожденном величьи образ утраты,
и вокруг Нее ангелы не виноваты
в том, что скорбь сочетается с красотой.
Искусство так писать Ее велело,
но тот был тронут солнечным лучом,
Ее загадке преданный всецело,
чье сердце молча так Ее жалело,
что плачем наконец затяжелело,
и плач из рук его забил ключом.
Он боль Ее своим облек покровом,
чья складка к Ней просилась на уста,
улыбкой показавшись неспроста;
семь ангельских свечей в сияньи новом,
но тайна там, где темнота.
Иною ветвью облик Свой тая,
Бог-дерево, Ты тянешься за светом,
шумишь Ты, Вещий, созревая летом,
а каждый вслушивается при этом
и чувствует, что он один, как я.
Постичь лишь одинокому дано
и многим одиноким заодно:
в них Бог, который сужен в единичном;
их Суженый в пространстве безграничном,
в заплаканном лесу ресничном,
в перемещеньи непривычном,
и в неприятии первичном
различен и един в различном
Бог, движущийся, как волна.
Молитва, в сущности, одна,
чтобы поверил даровитый:
Бог – это корень плодовитый.
Минуя колокол разбитый,
день воцарится домовитый
и зреющая тишина.
Бог – это корень плодовитый,
чья суть видна.
И маленькая смерть уже видна
при взгляде через голову порою,
но пусть она по-своему трудна,
мне смерть, я полагаю, не страшна;
еще есть время, и еще я строю,
и дольше розы кровь моя красна.
Мой дух глубокомысленней игры
с плодами, пусть плодов роднее нет;
я этот свет
без духа до поры.
А с ним,
как я, блуждающий монах сравним.
Напуганы явлением таким,
едва ли знают люди: в сотнях тысяч
останется он тем же и одним,
лишь виден иногда его рукав,
и желтая рука сквозит,
грозит,
как бы сутану кожи разорвав.
Бог! Что Тебе моя кончина?
Я Твой кувшин. (Ты без кувшина?)
Твое