Сердцебиение. Опыты времён. Амаяк Павлович Тер-Абрамянц
аккуратно отлила в мерную мензурку. Сергеич махнул в один глоток крякнул и продышался, занюхав рукавом.
– Вы не тревожьтесь, Сергей Сергеич, я долг в получку сразу отдам…
Сергей Сергеич посмотрел на процедурную сестру долгим взглядом:
– Когда сможешь, тогда и отдашь!
И всё-таки, как у тебя всегда получается? Говоришь – не знаю, но что-то ты при этом чувствуешь?
– Знаете, Сергей Сергеич, только вам скажу – ведь не поверите, а я вижу: и сосуды, и кровь текущую, и мышцы, только не так, как мы всё вокруг видим, а как-то по-другому, а как сказать – не знаю!
– Значит, от Бога! Дар! – задумчиво сказал Сергеич.
Леонидовна отвернулась к широкому окну:
– А про тех я вот что думаю: губят ведь себя! Я в храм схожу и свечку за них поставлю Николаю Угоднику: жалко мне их, а ещё жальче родителей ихних.
Три родины
О моём рождении знаю, конечно, со слов мамы.
«Поезд пришёл в Таллин утром, из вещей у нас был один чемодан со сменой белья. От вокзала мы разу пошли на Вышгород, в министерство. Павел пошёл в министерство, а я осталась в скверике у стены его ждать. Я присела на лавочку, а рядом в песочнице эстонские дети играли, и тут я впервые подумала: у меня будет ребёнок, и обязательно мальчик! А до того я детей заводить и не собиралась.» Я знаю это место: был там полвека спустя – ничего не изменилось: тот же сквер и песочницы, в которых играют светлоголовые эстонские дети, у стены Вышгородского Замка с угловой самой высокой его башней Длинный Германн. Выходит, ментально я родился летом 1950 года в ста-пятидесяти мерах от башни Длинный Германн. А физически я родился летом 1952 года 15 июня в пору серебристых белых ночей. Роды были тяжёлыми – тройное обвитие пуповиной, и меня еле откачали руки эстонских и русских докторов. Мама написала отцу в записке, что родился чёрный, волосатый, некрасивый мальчик. Отец вместе с огромным букетом ароматных пионов прислал ответ: «Он будет самым красивым!» И вправду, волосы быстро опали, я побелел, потолстел и в раннем детстве не раз становился объектом восторгов даже сдержанных эстонок: «Ах, какой красивый ребёнок!»
Мы жили в двухэтажном финском домике на четыре квартиры на улице Херне между центральной республиканкой больницей и огромным кладбищем более похожим на лесопарк. Отец работал главным хирургом республиканской больницы, мама заведовала детскими яслями и детским садом от завода «Двигатель». Лишь в последующие приезды в зрелом возрасте, посещая это кладбище, я обнаружил, что 7 лет жил в 200—300 метрах от могилы поэта Игоря Северянина. Стоя рядом с могилой, я видел между стволами клёнов близкий забор, над которым выступал второй этаж дома, где мы жили, и окно кухни нашей бывшей квартиры. В то время, да и сейчас, это старинное кладбище совсем не оставляло чувства уныния и печали, как это бывает обычно в России, а походило больше на парк – чистые песчаные дорожки с улитками, раскидистые клёны, гранитные и мраморные надгробия и памятники от начала 19 века. И я тогда, в начале