Богач, бедняк. Ирвин Шоу
слез.
– Я не привык, чтоб со мной так разговаривали, поняла, шлюха французская?! – сказал Джордах. – Я не для того приехал сюда из Европы, чтобы такое выслушивать. Будь я французом – а они нынче задали стрекача после первого же выстрела грязных бошей, – я бы хорошенько подумал, прежде чем кого-нибудь оскорблять. К твоему сведению – может, тебе от этого полегчает, – в шестнадцатом году я собственными руками всадил штык в спину одному французу, когда тот пытался удрать к своей мамочке.
Джордах говорил спокойно, ровным голосом, точно речь шла о погоде или заказе на муку, и Рудольфа начала бить дрожь. Ирония звучала еще невыносимее из-за этого почти дружелюбного тона.
– И если ты вздумаешь отыграться на моем сыне, – безжалостно продолжал Аксель, – советую опять же хорошенько подумать сначала. Я живу недалеко отсюда и в случае чего могу заглянуть еще раз. Вот уже два года мой сын получает по французскому только отличные отметки, и, если в конце года отметка у него окажется ниже, я не поленюсь зайти в школу, чтобы задать несколько вопросов. Пошли, Руди.
Они вышли из класса, оставив за столом рыдающую мисс Лено.
Отец и сын шагали молча. Поравнявшись с урной на углу улицы, Джордах остановился, почти машинально порвал рисунок в клочки и выкинул их. Потом взглянул на Рудольфа.
– Дурак ты, верно? – сказал он.
Рудольф кивнул.
Они продолжали идти к дому.
– У тебя уже были женщины? – спросил Джордах.
– Нет.
– Это правда?
– Я бы сказал тебе.
– Думаю, сказал бы, – согласился Джордах. – Чего же ты ждешь?
– А куда торопиться? – занял Рудольф оборонительную позицию. Никогда раньше ни отец, ни мать не говорили с ним о сексе, а сейчас уж был совсем неподходящий момент. Перед глазами у него стояло искаженное, подурневшее лицо мисс Лено, рыдающей за учительским столом, и ему было стыдно, что эта глупая визгливая баба могла быть предметом его страсти.
– Когда начнешь, – продолжал Джордах, – меняй их почаще. И смотри не вообрази, будто на свете для тебя существует лишь одна-единственная женщина, иначе испортишь себе жизнь.
– Хорошо, – ответил Рудольф, хотя твердо знал, что отец не прав. Совсем не прав.
Некоторое время они снова шли молча. Завернув за угол, Аксель спросил:
– Тебе неприятно, что я ее ударил?
– Да.
– Ты жил только в этой стране, – сказал Джордах. – Тебе не понять, что такое настоящая ненависть.
– Ты действительно заколол француза штыком? – Рудольф должен был знать правду.
– Угу. Одного из десяти миллионов. Французом больше, французом меньше – какая разница?
Они подошли к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему следовало бы поблагодарить отца за то, что он вступился за него, и понимал, что мало кто из родителей поступил бы подобным образом, но не мог