Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли
водой, чем пресной. Это было бы очень занятно.
Гамбрил разразился дьявольским хохотом.
– Но было и другое время, – развязно продолжал он, – когда другие люди ревновали ее ко мне. – О, месть, месть! В лучшем мире воображения можно было расплатиться за старые обиды. Какие демонические вендетты доводились в этом мире до благополучного конца! – Помню, я как-то написал ей французское четверостишие. – (Он написал его через несколько лет, когда все уже давным-давно кончилось, он никогда никому его не посылал; но это не имело значения.) – Как это там было? Ага, вспомнил. – И он продекламировал, сопровождая стихи соответствующими жестами:
Puisque nous sommes là, je dois
Vous avertir, sans trop de honte,
Que je n’égale pas le Соmtе
Casanovesque de Sixfois[55].
Льщу себя надеждой, что получилось довольно изящно. Вернее – элегантная грубость.
Хохот Гамбрила раскатывался под Мраморной Аркой. Но на углу Эджвер-род он внезапно смолк. Гамбрил вдруг вспомнил мистера Меркаптана, и эта мысль охладила его пыл.
Глава 6
Липиат жил и работал в «Божественных Конюшнях», как он выражался со свойственным ему пристрастием к философским каламбурам, между Уайтфилд-стрит и Тоттенхэм-Корт-род. Нужно было пройти под неоштукатуренной, почерневшей от копоти кирпичной аркой (ночью, когда зеленый газовый фонарь бросал полупрозрачный свет и огромные архитектурные тени, можно было подумать, что находишься у входа в какую-нибудь тюрьму с гравюры Пиранези), чтобы попасть в длинный тупик, окаймленный с обеих сторон низкими строениями, где помещались стойла для лошадей, а над ними, в чердачных помещениях, – менее комфортабельные стойла для людей. Старомодный запах конюшни смешивался с более современной вонью перегоревшего бензина. Воздух здесь, казалось, был более спертый, чем на других улицах, и даже в самые ясные дни очертания предметов становились с каждым шагом все расплывчатей и неопределенней, краски все гуще и темней. «Во всем мире не найти лучшего места, – говаривал Липиат, – для того, чтобы изучать перспективу». Вот почему он поселился здесь. Но у собеседников Липиата всегда создавалось впечатление, что в его шутливом отношении к своим несчастиям, пожалуй, чересчур уж много самодовольства.
Такси миссис Вивиш проехало под пиранезовской аркой, медленно въехало в тупик – медленно и как бы неохотно, словно боясь замарать свои белые колеса о такую грязную мостовую. Шофер вопросительно посмотрел на миссис Вивиш.
– Сюда?.. – спросил он.
Затянутым в белую перчатку пальцем миссис Вивиш два или три раза ткнула в воздух, указывая этим, что нужно ехать прямо вперед. В середине тупика она постучала по стеклу; шофер остановил машину.
– Никогда в жизни не был в этих местах, – сказал он, чтобы немного поговорить, пока миссис Вивиш отыскивала деньги. Он смотрел на нее с вежливым и слегка ироническим любопытством, к которому примешивалось откровенное восхищение.
– Ваше счастье, – сказала миссис
Раз мы дошли до этого, я должен предупредить вас без излишнего стыда, что мне не сравниться с графом S…, воспетым Казановой (