Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли
меня лично нет, – чистосердечно ответил Шируотер. – Великая Китайская стена, политические события в Италии, биология плоских глистов – все эти предметы сами по себе крайне интересны. Но я ими не интересуюсь; не позволяю себе интересоваться ими. У меня нет лишнего времени.
– А чем же тогда вы позволяете себе интересоваться?
– Не пора ли нам? – нетерпеливо сказал Бруин; ему удалось проглотить последний кусок крутого яйца. Миссис Вивиш не ответила ему, даже не удостоила его взглядом.
Шируотер на мгновение замялся и приготовился было говорить, но Колмэн ответил за него.
– Будьте почтительны, – сказал он Майре Вивиш. – Это великий человек. Он не читает газет, даже тех, в которых так замечательно пишет наш Меркаптан. Он не знает, что такое бобер. И он живет ради одних только почек.
Миссис Вивиш страдальчески улыбнулась.
– Почки? Что за memento mori![50] Есть ведь и другие части организма. – Она откинула манто, обнажив руку, голое плечо и треугольник грудной мышцы. Она была одета в белое платье, оставлявшее обнаженными спину и плечи; на груди его поддерживал золотой шнурок, охватывающий шею. – Хотя бы это, – сказала она и, вытянув свою стройную руку, несколько раз повернула ее то вверх ладонью, то вниз, точно желая продемонстрировать работу сочленений и игру мускулов.
– Memento vivere, – последовал уместный комментарий мистера Меркаптана. – Vivamus, mea Lesbia, atque amemus[51].
Миссис Вивиш опустила руку и снова накинула манто. Она взглянула на Шируотера, прилежно и внимательно следившего за всеми ее движениями; он кивнул с вопросительным выражением, словно спрашивая: а дальше что?
– Мы все знаем, что у вас красивые руки, – сердито сказал Бруин. – Вовсе незачем выставлять их напоказ, на улице, в двенадцать часов ночи. Идем отсюда. – Он положил ей руку на плечо, точно желая ее увести. – Лучше бы нам уйти. Господь его ведает, что там творится позади нас. – Кивком головы он указал на клиентов вокруг стойки кафе. – Чернь волнуется.
Миссис Вивиш оглянулась. Шоферы и прочие посетители ночного кафе окружили любопытным и сочувствующим кольцом какую-то женщину, похожую на огромный узел, обмотанный черной бумажной тканью и завернутый в непромокаемый плащ; она сидела на высоком табурете хозяина кафе, безжизненно прислонившись к стенке палатки. Мужчина, стоявший рядом с ней, пил чай из толстой белой чашки. Все говорили разом.
– Разве этим несчастным нельзя говорить? – спросила миссис Вивиш, снова оборачиваясь к Бруину. – Ни разу в жизни не видела человека, который столько думал бы о низших классах.
– Я их ненавижу, – сказал Бруин. – Все бедные, больные и старики внушают мне отвращение. Не переношу их; меня буквально тошнит от них.
– Quelle âme bien-née![52] – пискнул мистер Меркаптан. – И как честно и прямо выражаете вы то, что мы все чувствуем, но не осмеливаемся сказать!
Липиат разразился негодующим хохотом.
– Когда я был маленьким, – продолжал Бруин, – помню, дедушка
Помни о смерти (
Помни о жизни… Будем жить, моя Лесбия, и любить (
Какая аристократическая душа! (