.
даже страшно было ударить в землю лопатой – а вдруг снова кость покажется? Кто бормотал заговор, кто крестился, думая, что лишняя защита не помешает.
– Батько, а может, с ним там сокровища зарыты? – возбужденным шепотом спрашивал какой-то отрок, дергая отца-кожевника за рукав.
– Да какое там! – недовольно отмахивался отец. – Сам не видал – копыта конские да копье ржавое – вот и все его добро. Был бы богат – так в разбой бы не ходил…
– Ишь, почесал! – ворчали люди вслед ушедшему Зимнику. – Быстро спохватился – лишь бы не работать.
Чернава осталась возле разрытой могилы. Опустившись на колени возле разворошенных лопатами костей, она зашептала что-то по-печенежски, моля небо за того, кто здесь лежал, и за весь свой кочевой народ. Лицо ее казалось застывшим, а веки она полуопустила, не желая никому показать, как болит ее сердце при виде останков неведомого ей батыра. Она не знала, что за человек лежит в этой могиле, но это был ее соплеменник, погибший в походе. А теперь могилу его потревожили в ожидании нового похода. Боги войны есть у каждого народа, и все они жестоки, жадны до жертв. Сама Чернава, ее невольничья судьба были такой жертвой. Сколько их было, сколько будет еще? Галченя, хмурясь, наблюдал за матерью, а Живуля, до глубины души напуганная, жалась к нему и теребила обереги на груди.
– Чего она там бормочет? – опасливо заговорили люди вокруг. – Еще наворожит чего! Гоните ее прочь!
– Да уймитесь вы, будет лаять-то! – прикрикнул на них молодой кузнец. Кузнецы были первыми и любимыми учениками Сварога, небесного кузнеца и отца всех ремесел. Среди ремесленного люда кузнецы считались сродни волхвам и меньше других боялись нечисти и нежити.
– Ты скажи ему, что мы не со зла, ненароком, – примирительно, словно прося прощения у мертвеца, обратился кузнец к Чернаве. – Знали б, не копали бы там, пусть бы лежал в покое. Тоже ему мало радости – в чужой земле лежать…
Чернава кивнула, не поднимая век, и продолжала шептать. Несмотря на опасения, никто не мешал ей, признавая за ней право помолиться за соплеменника.
Вскоре в овраг явился священник Иоанн, присланный епископом с благословением прогнать злобную нечисть. Болгарин Иоанн, вместе с самим епископом уже несколько лет живший в Белгороде и без труда выучившийся русской речи, был человеком средних лет, невысокого роста и легкого сложения, но держался он всегда уверенно, словно обладал некой тайной силой, скрытой от чужих глаз. Его смуглое лицо имело правильные, крупные, немного резкие черты и было обрамлено густой черной бородой. Глаза его, большие и темно-карие, одним быстрым взглядом успевали охватить все вокруг. Эти-то темные глаза, непривычные для светлоглазых славян, и не нравились белгородцам. Про Иоанна не говорили ничего дурного, но никто и не стремился к дружбе со служителем Бога, который для большинства оставался чужим и непонятным.
Иоанн помолился над костями, окропил их святой водой и велел засыпать могилу.
– Идите с миром, сынове, к работе своей, – сказал он белгородцам. – Не