Магнолии были свежи. Софья Игнатьева
удивительный свет, который вдруг разбивался целыми столпами, когда она думала, что ее никто не видит. Она напоминала одну из героинь Россетти – немного меланхоличную, задумчивую и удивительно тонкую. В высшем свете ее тотчас окрестили бы «запоминающейся» и постарались бы подмять под свои стандарты, хотя, он усмехнулся и наполнил стакан, вряд ли бы им это удалось. Будь Мадаленна хоть на долю более приветливой, более смеющейся, не вступи она с ним в спор, он бы улыбнулся ей и забыл. Но та горячность и внезапно проступивший интерес переменили внезапно его сарказм и пробудили невольное уважение с первой встречи. Обстоятельства сталкивали их, иначе они вряд ли ее раз встретились; он не искал новых знакомств, да и она, судя по всему, не любила общаться, но он был благодарен этим обстоятельствам и Филипу.
Мадаленна оказалась интересным собеседником, в ней было нечто, что заставляло его верить в старые идеалы и в то, что называли крепкой дружбой. Эйдин был намного старше ее, и, наверное, ему должно было быть стыдно, но он вовсе не чувствовал той временной пропасти, так разделявшей его со всеми. Может быть дело в том, что обстоятельства закалили эту девушку – и малого рассказа о ее жизни Эйдину хватило для того, чтобы чуть ли не броситься на защиту, а может быть во всем виноваты были общие интересы. Но каждый раз, когда он видел знакомую фигуру в теплицах, ему хотелось завести любой разговор, даже самый пустой. Но с Мадаленной пустых разговоров не выходило. Все сводилось к смыслу в жизни и ценности искусства, только вот он уже понял, что искусство – это блеф, а Мадаленна все еще трепыхалась, стараясь отстоять труд художников. И, надо сказать, у нее это отлично получалось.
Разумеется, их встреча в университете оказалась для него сюрпризом, и он не сразу смог понять – приятным или нет. Нужно было подозревать, что все не могло быть так гладко и хорошо, подобные знакомства должны были найти свои подводные камни, но он по своей наивности даже не подумал, что они могут столкнуться в университете. Свет, поначалу лившийся, исчез и на его место встал холодный взгляд, пробиравший так, как не должен был. Мадаленна не волновалась, она была спокойна и прохладна, и от этого ему хотелось поддеть ее, задеть, раздразнить; сделать все, только чтобы эта маска наконец спала. Но она была воплощенным холодом. Одно было ясно и точно: свой внутренний мир она закрыла от него сразу на семь замков и ключи выбросила. Только-только они нашли общий язык, и вот он уже стоит за кафедрой, она сидит за партой, и разговор о субординации между студентом и преподавателем вовремя вспоминается.
Эйдин мотнул головой, отгоняя ненужные воспоминания и сел за стол. Завтра были занятия, а он так и не проверил эссе. Воспоминания славных дел кружились над ним, но он грозно мотнул рукой и вытащил кипу бумаг с неровным почерком – за лето студенты совсем разучивались писать. Как он и ожидал, многие взяли тему про Мону Лизу, и все писали о том, что старое искусство отжило свое и надо ломать все, чтобы построить новое.
Гилберт улыбался,