Коррозия. Андрей Николаевич Агафонов
его рукава и увяз в густом ворсе ковра. Несколько минут боролись. Она не кричала, лишь одержимо вырывалась, да пыталась своими длинными коготками достать до его лица. Он тяжело дышал, заламывал ей руки и по-прежнему горячо сипел:
– Ну, чего ты, Танюша, ну давай, давай.
Наконец он сломил ее сопротивление, или она сама сдалась ему. Он насиловал ее долго, молча и зло. Насытившись, устало поднялся. Поглядывая на ее распластанное на ковре тело, довольно произнес:
– А ты боялась. Я тебе вот что скажу: хорошая ты баба. У меня баб уже давным-давно не было. Не удержался, прости. Я вашу бабскую натуру, знаешь, как люблю. Ох, шибко.
Татьяна медленно встала, убрала с лица налипшие волосы.
– Зверюга ты, гад!
– Зверюга – согласно повторил Громов. – Может водки хочешь?
Татьяна не ответила.
– А впрочем, что водка, я шампанское люблю.
Татьяна нагнулась, поднимая что-то из сорванного с нее белья.
– Ой, чего это я, – деланно спохватился Громов, – ты, Тань, в ванну сходи, тебе же надо сейчас.
Пошатываясь, Барышева отправилась в ванну.
– Только на кухню не заходи! – крикнул ей вслед Громов.
Хлопнула дверь ванной, раздался шум льющейся из душа воды. Громов постоял несколько секунд, размышляя о чем-то, неторопливо поднял выпавший нож, покрутил его в руках и вдруг метнулся к ванной. Слегка толкнул дверь – закрыто. Спрятав нож за спину, запел сладким голосом:
– Танюшенька, пусти детка, на голенькую на тебя посмотреть хочу.
– Отстань, черт, – решительно раздалось в ответ.
– Как ты сказала? Черт? Ха-ха-ха! – Громов засмеялся.
Еще раз он легонько дернул дверную ручку. Замочек хлипкий и слабый. Ничего не стоит сломать его с первого же удара. Но в глазах Громова вновь появилось сомнение. Он покрутил в руке нож, хмыкнул и кинул оружие на трюмо в углу прихожей, после чего побрел обратно в комнату. Минут через двадцать Барышева стояла перед тем самым трюмо, смотрела в зеркало, поправляла платье и расчесывала свои длинные кудри. Громов опять кружился рядом. Обняв ее сзади и, положив голову на ее мягкое плечо, засипел ей в ухо:
– Люблю тебя, Танька, ой люблю.
Не пытаясь освободиться от его объятий, она сказала:
– Отомстил ты мне сегодня, за вину и за грех мой отомстил.
– О грехе не думай, Танечка, твой грех – пузырь на воде. Не знаешь ты, какие грехи бывают.
– Ты говорил, у тебя водка есть, налей.
– Ха-ха-ха, нету здесь водки, а если и есть, то не знаю где. Не тот я теперь стал, Танюша. Тех убитых не люблю, ха-ха-ха, тебя люблю!
Татьяна со страхом посмотрела на него, хотела отстраниться, но он не дал, а только еще крепче прижал к себе.
– Уходи домой, Танюша, одевайся и уходи подобру-поздорову, – зашептал он ей на ухо, – и о том, что сказала мне о той ночи, забудь. Слышишь, забудь! Эх, если б знала ты, куда влезла.
Он отпустил ее, отступил в сторону.
– Вот пальто твое, сапоги. Одевайся и уходи скорее.
Бросив заниматься прической и, видно, испугавшись