Я умру за вождя и отечество. Евгений Альтмайер
как бы они тебе задницу не надрали. – Буркнул в ответ Пауль. Хотя, если уж положа руку на сердце, Фриц кругом прав. Русские далеко, сидят со своими комиссарами посреди вечной мерзлоты и никому, кроме самих себя, жить не мешают. Другое дело – французы. Лягушатников не любят еще сильнее евреев – за то, что обманом победили в войне, а теперь тянут из полумертвой Германии последний пфенниг на репарации. В двадцать третьем, когда дела пошли совсем плохо, французы не получили денег и ввели войска в Рур. Вели они там себя, как свиньи: убивали, грабили, калечили. Одним словом, редкие мерзавцы.
– Как думаешь, неужто полиция и впрямь гитлерюгенду спустит, если они кинотеатр разгромят? – Сменил тему Фриц.
– Может, и спустят. Нацисты теперь в Рейхстаге сидят.
Первое же заседание парламента нацисты сорвали к чертовой матери. Принялись на пару с коммунистами скандировать лозунги. Одни кричали про смерть евреям, другие объявляли классовую борьбу, как они там не передрались – одному Богу ведомо. Зато теперь стоит где полицейскому хоть чем-то ущемить штурмовиков – как из-под земли появится их собрат в коричневой рубашке, повязке со свастикой и удостоверением депутата Рейхстага. Полиция и раньше на проделки коричневых смотрела сквозь пальцы, а сейчас и вовсе махнула рукой.
Возле пивной на Мюллерштрассе царит непривычное оживление. Штурмовиков здесь всегда хватает – у них в питейном заведении что-то вроде штаб-квартиры. Сегодня молодые парни заполонили всю улицу. В одних рубашках по осеннему времени не пощеголяешь, но у каждого на рукаве шинели или куртки красуется красная повязка со свастикой.
– Стройся! Стройся! Да куда ты, олух, со знаменем в самый хвост встаешь?!
Крики труппфюреров, всеобщая неразбериха, редкие прохожие встревоженно жмутся к самым домам.
– Эй, шпингалет! – Знакомый голос прозвучал как раз в тот самый момент, когда Пауль окончательно почувствовал себя мелкой потерявшейся букашкой в царящей вокруг кутерьме.
– Чего это вы не в школе? – Потертая кожаная куртка Рыжего расстегнута, из-за пазухи торчит рукоять ножа.
– А мы тоже с кином воевать пришли! – Нашелся Фриц.
Шарфюрер в ответ весело заржал.
– Вояки, разэтак вас… Рядом держитесь, мелюзга.
Пауль перевел дух. Было бы жуть как обидно, прикажи Рыжий проваливать на все четыре стороны и не путаться под ногами.
– Отто, дети-то там зачем? Э… Не понял. Ты какого черта не в школе?!
Фриц при первых же звуках отцовского голоса сдулся, будто лопнувший воздушный шарик. Старик Морген протолкался через ряды гитлерюгендовцев и теперь нависает над сыном.
– Ну, мы это… – Промямлил приятель, опустив глаза. И замолк. Никакого объяснения, какое такое «это» сподвигло прогулять школу, нет и не предвидится. А вот что предвидится, так это серьезная трепка: от Моргена-старшего не заржавеет.
– Чего «это»?! Я с тебя, паршивец, шкуру спущу. А ну, марш в школу!
– Да