Позови меня, Ветлуга. Олег Рябов
удивлённо вскинул глаза Андрей, пожимая Гольдману руку.
– Умный человек, сильный, нужный. Дважды он мне помогал, всегда его добрым словом поминать буду. Привет не передавай, сам позвоню.
Когда уже сели за стол, из соседней комнаты, кабинета, вышел совершенно страшного вида человек, охранник Марка Ароновича, как его про себя назвал Андрей. В чёрной рубашке, глаза навыкате, расплющенный нос похож на большую бургундскую ракушку, и глянцевая лобная залысина до затылка. Он поздоровался только с Цыганом, налил себе рюмку, выпил и закурил, оставшись стоять рядом с бутылками.
В двенадцать часов дядя Савелий, проиграв пять тысяч рублей, встал из-за стола.
– Марк, я пойду. Что-то я сегодня не в форме. Сражайтесь вдвоём.
– Я тоже не против закруглиться. Ты как? – обратился Марк к Андрею.
– Я как все, – ответил тот и поднялся.
Выпили по рюмке коньяку, тепло попрощались.
– До завтра? – спросил дядя Савелий.
– День покажет, – откликнулся Марк.
Пока спускались этажом ниже, в номер к дяде Савелию, Андрей лихорадочно соображал, какой надо обладать квалификацией или мастерством, чтобы проигрыш распределить ровно пополам: по две с половиной тысячи Марку и ему.
В номере долго не задержались: Андрей положил папку с деньгами на тумбочку, а дядя Савелий достал из бумажника десять хрустящих четвертаков и протянул Андрею.
– Как договаривались: десять процентов от выигрыша.
– Но ведь…
– Ты получаешь сегодня десять процентов от выигрыша. Завтра позвони мне сюда в номер с трёх до четырёх дня. Если будем работать, я тебе сообщу.
На следующий день Андрей до дяди Савелия дозвониться не сумел.
10
Даже спустя много лет он не мог объяснить сам себе: что произошло с ним в ту весеннюю сессию на третьем курсе, когда он завалил три экзамена, и пересдачи ни к чему не привели, и он вынужден был взять академический.
Так никогда он и не сумел разобраться: что стало причиной, а что следствием того поражения, и почему он так легко его перенёс. То ли четыре поездки по вызову дяди Савелия в Киев и в Сочи, где ему пришлось работать в гостиницах, когда адреналин и ощутимый драйв от игры вполне компенсировали угрызения совести от десятка пропущенных лекций. То ли наоборот: обидно прочувствовав свою неполноценность по сравнению со своими однокурсниками, он решил активнее реализовать свой непонятный талант.
Тогда, две недели перед лекциями, он занимался как проклятый, вызубрил все двадцать шесть лекций по термодинамике так, что мог их переписать набело до запятой. Однако на экзамене уравнения Максвелла, которые попросил его записать профессор, оказались для него немыми и мёртвыми. Все эти роторы, дивергенции и операторы Набла, с которыми он мог легко общаться даже год назад, вдруг стали чужими. На экзамене он вдруг ощутил себя тупым, до него вдруг дошло, что он абсолютно не понимает, что стоит за латинскими и греческими буквами, которые