Кровавый остров. Рик Янси
он был пуст. Возможно, бог ждет, чтобы мы опустели, чтобы тогда и наполнить нас собой.
Я так говорю, потому что вот что сказал монстролог:
– Пожалуйста, не оставляй меня, Уилл Генри. Я этого не переживу. Ты был почти прав. Я всегда на грани того, чтобы стать как мистер Кендалл. А ты – я не пытаюсь понять как или хотя бы почему, – но ты тянешь меня прочь от края пропасти. Ты – все… ты все, ради чего я остаюсь человеком.
Часть девятая
«Итоговая расстановка сил»
«Ты все, ради чего я остаюсь человеком».
В последующие месяцы – или, если уж быть совершенно точным, годы – монстролог ни разу не поколебался в своем твердом отречении от этих слов. Я, должно быть, бредил; он никогда ничего подобного не говорил; или же – мое любимое – он сказал что-то совсем другое, а я не расслышал. Это куда больше походило на того Пеллинора Уортропа, которого я знал, и почему-то я предпочитал уже знакомую мне его версию. Знакомый Уортроп был предсказуем – и оттого утешителен. Моя мать, благочестивая, как всякая пуританка из Новой Англии, любила говаривать о «днях, когда лев возляжет подле агнца». Хотя я понимаю теологическую мысль, стоящую за этими словами, этот образ не кажется мне умиротворяющим: мне жаль льва, который лишен своей сущности, основы своего бытия. Лев, не действующий подобно льву, не лев, он даже не противоположность льву. Он – насмешка надо львом.
А над Пеллинором Уортропом, как над тем львом – или над Творцом того льва! – не насмехаются.
– Я не отнимаю подтверждения тому, что я нередко утверждал, Уилл Генри, а именно тому, что, в общем и целом, твои услуги показали себя более незаменимыми, чем напротив. Я никогда не утверждал иначе и твердо убежден в необходимости признавать за собой долги там, где действительно находишься у кого-либо в долгу. Однако не следует экстраполировать это на что-либо… на что-либо кроме, за неимением лучшего выражения, – и затем он резко менял тему.
«Я запрещаю тебе оставлять меня».
Моя молчаливая отзывчивость на его приказ была для меня самого внезапна. В один и тот же миг я мог видеть и себя, и его, и комнату – и больше того, куда больше. Я видел наш дом на Харрингтон Лейн; наш город – Новый Иерусалим; всю Новую Англию. Я видел океаны и континенты, и Землю, вращающуюся вокруг Солнца, луны Юпитера и Млечный Путь, и непостижимые глубины космоса. Я видел всю Вселенную. Я держал ее на ладони.
А в следующее мгновение я уже был в постели, голова у меня раскалывалась, левая рука тряслась. А Уортроп чутко спал в кресле у моей кровати. Я прочистил горло; во рту у меня было сухо, как в пустыне.
Монстролог тут же очнулся и уставился на меня дикими глазами – словно ему явилось привидение.
– Уилл Генри? – прохрипел он.
– Пить хочу, – сказал я.
Сперва он промолчал. И сверлил меня взглядом, пока мне не стало не по себе.
– Ну что ж, Уилл Генри, тогда я принесу тебе воды.
Когда я попил воды и еле теплого бульона, он поставил поднос на прикроватный столик (ни пистолета, ни веревок там уже не было) и сообщил, что должен