Хватит!. Михаил Поляков
Великого, что считается негласным символом города. Нашему детскому воображению это мрачное сооружение из коричневого кирпича представлялась то замком, в котором огнедышащий дракон сторожит прекрасную принцессу, то крепостью свирепого татарского хана, то маяком на берегу бескрайнего океана. По стене каланчи тянулась скобяная лестница, взобраться по которой до самой крыши считалось делом чести каждого мальчишки. Я помню, как дрожа от страха поднимался по ней, цепляясь за ржавые, шатающиеся как гнилые зубы скобы, останавливаясь на каждом шагу и со страхом глядя вниз, в кажущуюся бесконечной пропасть… Теперь каланча огорожена металлическим забором, через который не перелезть ребёнку. Может быть покалечился, сорвавшись с высоты, какой-нибудь очередной юный искатель приключений, а может, забор появился просто в дань нынешней моде на запрещение всего и вся – единственному оставшемуся в арсенале власти методу самоутверждения…
Я не стал искать жильё в шумном, ставшем незнакомым центре, а, повинуясь ностальгическому порыву, направился на Академическую улицу, где когда-то располагалась бабкина квартира. Там тоже была гостиница, вдруг она ещё действует? Только оказавшись на месте, я, наконец, почувствовал себя дома. Всё тут было тем же, что и в детстве – те же серые хрущёвки, нахохлившиеся под жестяными скатами крыш, те же деревянные лавочки, тот же выщербленый асфальт и те же косые фонарные столбы. И старая «Аркадия» была на своём месте – между общежитием ткачих – ныне заброшенным двухэтажным зданием с заколоченными фанерой окнами и осыпавшейся штукатуркой, из-под которой как кости белели доски шпона, и рабочей столовой «Зенит». Консьержка – полная тётка с сальными волосами и красным заспанным лицом равнодушно приняла у меня пять тысяч рублей – недельную плату за одноместный номер, и выдала ключ на позеленевшем медном брелке. В моей комнате было сыро и пахло недавно вымытыми полами. Вся мебель в ней состояла из косого шифоньера, кровати, покрытой серым шершавым одеялом, расшатанного стула и лакированного стола у окна. За стеной постоянно слышались звуки глухих голосов, переговаривавшихся басом, и шлепаньё босых ног. Выглянув в окно, я увидел двор бабкиной пятиэтажки. Это был всё тот же, знакомый по детству тесный закуток с деревянными качелями и покосившимся грибком над заваленной снегом песочницей. Возле подъезда дома спали две огромные разлапистые липы, и их посеребрённые инеем ветви отчётливо выделялись на фоне жёлтой и растрескавшейся, словно обтянутой паутиной стены здания. Тёплым летним ветром, словно вырвавшимся из памяти, повеяло на меня от всего этого. От этих деревьев, которые я знал ещё тонкими подвязанными побегами, от этой площадки, на которой мы с соседскими ребятами играли в войнушку, поочерёдно изображая фрицев и наших, от этих домов, кованых оградок, обшарпанных фонарей и милых неуклюжих деревянных лавочек… Странно, но свой прошлый