Томек и таинственное путешествие. Альфред Шклярский
многие месяцы. Измученные, исхудалые, мы шли через деревни и города… Знаете ли вы причитания, которые поют арестанты, осужденные за уголовные преступления, когда проходят через населенный пункт? – спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:
– Пожалейте, отцы-благодетели!
Пожалейте усталых путников!
Арестантов несчастных вспомните!
Накормите, отцы-благодетели!..
Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний, он на минуту умолк. Потом продолжил:
– Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не то читают сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов, никогда не поймет ужасного нищенского существования, которое влачат несчастные арестанты.
Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого «отдыхом» в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и жены некоторых ссыльных, добровольно следовавшие за своими мужьями.
В конце концов мы пришли в Кару. Я уже вам говорил, что там мне пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был искренне восхищен ими. С первого дня ссылки они думали над возможностью побега и возвращения на родину. Они принимали участие во всех протестах, голодовках, бунтах, совершали побеги, хотя за это грозило суровое наказание, даже смерть. Бунтарь по характеру, я чувствовал в них братские души. Мы очень уважали польских товарищей по несчастью. Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, было много польских. Некоторые из них были переведены на русский язык.
Некрасов замолчал, несколько раз затянулся табачным дымом. Воспользовавшись этим, Томек спросил:
– Может быть, вы помните какую-нибудь из польских песен?
Капитан согласно кивнул.
– Я вас прошу, спойте нам одну из них, – прошептал Томек, глубоко взволнованный рассказом капитана.
Некрасов снял со стены висевшую гитару, сел в кресло, ударил по струнам…
Над тихой, сияющей лунным серебром маньчжурской степью поплыли звуки песни, неразрывно связанной с трагической историей польского народа:
– Боже, что Польшу родимую нашу
Холил, лелеял столь долгие годы,
Ныне к Тебе мы возносим моленье:
Дай нам свободу, пошли избавленье…
Когда капитан замолчал, воцарилась тишина, которая была красноречивее всяких слов…
– Значит, вы и эту нашу песню… пели в Каре? – шепнул боцман, вытирая глаза носовым платком.
– Пели. Нам особенно нравились песни, в которых выражалась тоска по свободе, ну и конечно революционные. Многие из нас готовили побег и бунт, и знаете, кого мы брали за образец? Вашего земляка Беневского[36], бывшего участника Барской конфедерации!
– Неужели?! Ведь наш Беневский бежал отсюда больше ста лет назад! – удивился боцман.
– Да, вы правы, но его бегство, получившее тогда известность во всем мире, особенно поразило умы ссыльных