Семь видений богатыря Родиполка. Анастасия РУТТ
прародителей, а после уж на саму девицу. А коли то все по нраву было, то и Родиполку говорили о невесте младой.
По нраву матери Любе пришлись соседи их, что через избу жили, Весна да Болислав. Было у них отрое детей: сын да одве дочери. Добры они были, людь уважали, землю любили. Приметила Люба сперва дочь их, пышнотелу Миролюбу, очетырнадцати лет. Девица крепкая, сильная, с хваткими руками, высокой полной грудью. Красою среди молодцев она не славилась, но и страшна не была, а телом своим манила. Молодцы округ нее вились, да все норовили к телу ее прижаться да в уста ее алы целовать. Она от того зарделась, но от молодца не убегала. Родиполк то все примечал, но матери не сказывал. Старая прабабка Ханга на рассказы матери Любы кивнула да совет свой дала:
– Ежели телом пышна, – говорила, – то дитятки приведенные будут крепкие.
По красному вечору, когда Родиполк опосля заката пришел в избу, мать, накормив его да усадив на главное место, объявила сыну о невесте да его женитьбе. Родиполк-то не противился, но и согласия своего давать не спешил. Видел Родиполк в Миролюбе холод да зимнюю стужу.
Когда Хмура-то пришла, зима студеная, то Миролюбу и засватали. А как сватать ее стали, так она горда была, смотрела глазами серыми на жениха свого, словно сталь меча вражеского блестела, сильно, но злобно. Любился ей другой молодец, что заезжий был. Тайно она ему женою стала. А младому Родиполку не свезло – Миролюба, его невеста, сбежала с другим, со своим тайным мужем, чернобровым инородцем. То все после понял Родиполк, почему та невеста его злобою на него глядела. Остался Родиполк без невесты своей. Но от того печален не был, не по нраву ему Миролюба была, словно та Вьюжница. Но людь деревенский его жалел, а родителям Миролюбы укор делал, что, мол, стыд-то, от судьбы отворачиваться, Лада к таким не приходит, да еще и весь род накажет.
Шумно стало в деревеньке, неспокойно. Каждый, завидев ту Весну али Болислава, кричал на них, гневил. Даже сама Куманиха на них покрикивала, хоть и не любила тот род богатырский. И соседи к Любе пришли прощенья просить да и о младшей дочери разговор вести. Но мать Люба – княжеского роду, с гонором – всю свою гордость показала да ждать наказала. Старая Ханга свои брови-то рыже-седые к переносице сдвинула, но матери Родиполка перечить не стала. Ведь она-то – мать-обережница, лучше ей знать, что для сына ее важнее. Но не по нраву Ханге был отказ Любин, ведь люди-то с добром пришли, да и девка Чаруша молодцу ближе да милее. Но того говорить не стала, а как сразу не сказывала, так потом уж к тому не возвращалась.
Но не увидела того сватанья Чаруши седая Ханга, зачахла да потемнела. Хоть и была Ханга-богатырка духом сильна, но о своем муже горевала, тихо, чтобы никто того не увидел. Но правнук ее все подмечал: глаза-то ее блестеть перестали, хмура в них поселилась.
По году старая прабабка Ханга стала терять силу свою, похмурнела, словно и не богатырка вовсе. От весны да осени маялась, недужила. Осенью к яблоне своей подошла, с тоскою смотрела. На деревце листья пожелтели,