Последнее объятие золотой осени. Митрий Алексеевич Виноградов
не хочешь прогуляться? – как ни в чем не бывало спросил я.
– Привет – неуверенно сказала она – у меня сейчас дела, но… подожди – резко бросила она и исчезла за дверью.
Я стоял в полном оцепенении и смотрел на дверь. Через пять минут в тёмно-зелёной лёгкой куртке, синих джинсах и белых кроссовках Маша вышла на улицу, и мы, минуя магазин, направились в Раннюю Зарю. Она шла по обочине, я – по асфальту. Вскоре я решился завести разговор:
– Как дела? Давно не виделись, что произошло в твоей жизни совсем не знаю. Два года прошло…
Она остановила меня на полуслове:
– Я не понимаю – её голос был мягок, спокоен, но в тоже время в нём чувствовалась нотка какого-то напряжения – ты приходишь через несколько лет молчания и просто так, ни с того ни с сего общаешься как будто ничего не произошло? В чем причина того что ты пришёл ко мне?
– Я не могу назвать тебе причину – сказал я, не глядя на неё – ведь если есть причина, по которой я пришёл, то исключив её, мне нет смысла здесь быть. А это неправда. Я понял, что в жизни очень мало людей, которых я хотел бы видеть рядом. И я до сих пор не понимаю, почему всё так резко оборвалось.
– Как не понимаешь… – она пересказала тот последний день, когда мы виделись, и что тогда произошло.
– Но всё было не так… – я пересказал ей своё видение. Оба мы шли молча.
– Извини, я не знал, что это так всё выглядело, я бы ни за что не ушёл – виновато сказал я.
Интересно, как все-таки одно событие каждый человек интерпретирует по-своему. Жизнь не монета, с двумя сторонами, а куда гораздо более сложный и многогранный механизм.
Мы поднялись на холм. Красная заря очерчивала вдалеке верхушки деревьев, опускался туман. Редкие машины, с включёнными фарами проезжали мимо нас, громко шурша колёсами.
– Ты надолго приехал? – энергичный голос Маши вывел меня из раздумий.
– Я приехал на полгода, буду работать в школе – засунув руки в карманы от холода ответил я.
– В какой? – удивлено спросила она, вновь подняв свои аккуратно вычерченные брови.
– В нашей, где мы учились, двадцать девятого пойду туда.
Она странно улыбнулась, глаза заблестели. Завязался разговор. Туман сгущался. Дойдя до середины деревни, мы свернули к роднику, где находилась ново поставленная скамейка на краю крутого склона. Родник представлял собой несколько маленьких бетонных колец, поставленных друг на друга, накрытых самодельной деревянной крышкой.
Мы сидели и без умолку разговаривали, как те две женщины в автобусе. С такой высоты нам было видно очертание извилистой узкой реки, обросшей длиной, помятой осокой и высоких елей, возвышающихся вдали. Туман всё сгущался и сгущался и вскоре стало не видно ничего. Только я и Маша сидели на скамейке, словно ничего другого не существовало, только она и я. Словно нас двоих переносило в какое-то другое волшебное измерение где нет никого кроме нас.
Мы разговаривали почти два часа,