Давно минувшее. Екатерина Дмитриевна Кускова
А отец досадливо отмахнулся: не то! Он очень терпеливо объяснил мне, что вовсе не все курсистки состоят в нигилистках, что женщины желают учиться не только в гимназиях, но и там, где учатся студенты, что им ставят в этом их желании препятствия и что, поэтому, курсистками делаются самые энергичные и самые передовые женщины. Я только что хотела задать вопрос, а что такое нигилистка, – как снова вспылила мать:
– Ох, уж эти передовые! Ходят стриженые и с оборванными юбками…
Отец молча встал и ушел к себе. А мать всё волновалась и никак не могла успокоиться.
Г-жа Т-ская аккуратно приходила к нам три раза в неделю. Иногда она приносила книги и передавала их отцу. Через некоторое время он их возвращал и между ними завязывался разговор, смысл которого я тогда не улавливала. Мелькали слова – «общество», «направления», «борьба». Иногда оба очень горячились, спорили… Если в это время входила мать, разговор быстро потухал.
В Саратове к нам весьма часто стали приходить гости. Устраивались даже вечера – с пением и танцами. Тогда моя учительница аккомпанировала или играла польки, вальсы и кадрили. Мне она всё больше и больше нравилась. У нее так же, как и у отца, можно было всё спросить. При дальнейшем знакомстве она показалась мне очень ученой. Постепенно и она стала входить в круг интересов нашего дома. Поможет мне, бывало, решить задачу или сделать перевод из Марго. Но больше всего она подружилась с моей сестрой. У сестры был хороший голос и г-жа Т-ская научила ее петь прелестные песенки. Сестра пела уже так хорошо, что даже осмеливалась «выступать» при гостях.
Из гостей помню – смутно – двух офицеров, нескольких студентов, о которых мать говорила:
– За добрые дела из Москвы не погонят!
Но совсем отчетливо помню жену прокурора Саратовской
Судебной Палаты, г-жу Городысскую. На вечеринках она никогда не бывала, но часто приходила к матери и подолгу сидела у нас. Как-то раз она заехала за матерью: они ехали в театр. Мать кончила одеваться, а г-жа Городысская сидела в кресле и следила за ней.
Какая же вы красавица, Людмила Михайловна! Ну, какое же сравнение!
Красавица… – повторила мать. – Лучше бы меня хоть чему-нибудь выучили, – ничего, ничего я не знаю, кроме своей кухни…
– Ну, знаете… Ученые, да сердца нет…
Обрывки каких-то речей застревали в голове, но смысл их оставался темен и даже не особенно интересовал. Даже с отцом стали редки встречи: он был занят чем-то по целым дням. Приходил усталый к обеду и тотчас же ложился на свой диван с газетой или книгой. Это было единственное время, когда можно было залезть к нему, лечь рядом и шалить или говорить с ним, пока он не засыпал. Вставал и снова уходил. А мать часто говорила:
Приехали… В Саратов приехали… Дома считать…
Какие дома?
А такие… Сто друзей, да сто подружек…
Ничего не понимала я в этом ее вечном раздражении. Еще меньше, конечно, понимала смысл чудес, начавшихся у нас в доме.
– Катенька, – говорит таинственно мать. – Сделай ты мне одно дело. На тебе ножницы. Когда отец ляжет