Звезды сделаны из нас. Ида Мартин
циничным и равнодушным гадом, унижающим и использующим людей. Такие, как он, никогда не бывают детьми в полном смысле.
Их души, о которых так молится мама, испорчены с рождения.
Перед глазами встает его перекошенное злобой лицо, когда он бьет меня за гаражами. Я послал его при всем классе и не собирался извиняться. Мне очень больно, но, сцепив зубы, я вижу помутившиеся от остервенения глаза и наслаждаюсь его бессилием. Бьет он, а побеждаю все равно я. Так я всегда себе говорю, когда приходится терпеть.
– Погоди-ка, – мама настораживается. – Я вспомнила. У тебя, кажется, был с Сашей конфликт.
Ну слава богу, «вспомнила» она! А я и не надеялся. Пять лет макаровского террора и буллинга были для нее лишь «особенностями переходного возраста», причем моего. Так она объясняла причины моих прогулов директрисе.
Понятное дело, в детали так называемого «конфликта» я ее не посвящал, но, прекрасно зная, что я ненавижу Макарова всем сердцем, она все равно пытается взывать к моей человечности:
– Ты должен простить его, Глеб. Какие бы разногласия между вами ни стояли. Сейчас это особенно важно. Простить и самому попросить прощения. Скажи: я прощаю все, что нанесло мне обиду. Я прощаю все, что причинило мне боль, страдание и ожесточение…
– Пожалуйста, перестань. Я не собираюсь прощать Макарова!
– Очень тебя прошу, ради меня. Избавляясь от всякого рода злобы, мы очищаемся сами.
– Давай вместе посмотрим какое-нибудь кино? – предлагаю я. – Хочешь «Собаку на сене» или «Шербурские зонтики»?
Мама молча встает, наливает чайник и ставит его кипятиться. Отворачиваясь, она продолжает тихонько плакать, и я иду за новой порцией бумажных платков, а когда возвращаюсь, застаю ее с Мишкиным альбомом в руках.
Началось. Теперь она будет всю ночь его рассматривать и ругать себя за то, что «недоглядела» и «упустила».
– Ложись, пожалуйста, спать. – Я осторожно забираю у нее альбом. – Тебе сейчас это не нужно. Сегодня вообще праздник. Забыла?
И тут меня осеняет.
Быстро лезу в телефон, открываю фотографию с Асей на плече и сую ей под нос.
Трясущимися руками мама осторожно берет телефон, подносит к глазам и с тяжелым вздохом возвращает:
– А ведь Миша тоже мог бы стать таким.
– Но за меня-то ты хоть немного рада? – Тема Миши у нас всегда на первом плане, чего бы это не касалось.
– Конечно рада. – Но ее голос звучит бесцветно и равнодушно. – Ты красивый и счастливый. Не всем так повезло, как тебе. Кто-то и вовсе не дожил.
Она снова всхлипывает, и я чувствую, как начинаю закипать.
– Давай ты выпьешь феназепам?
– Ой, нет, что ты? Я с него потом несколько дней сама не своя.
– Давай-давай, – я открываю шкафчик с лекарствами и роюсь в пластиковой корзинке. – Тебе нужно успокоиться. Завтра дети в сад придут, а ты вся заплаканная и несчастная. Вот они обрадуются…
Это единственный аргумент, который всегда срабатывает. Для садовских детей мама самый веселый и позитивный