Фельдмаршал в бубенцах. Нина Ягольницер
моста, когда ее окликнул робкий голос:
– Почтенная донна… Простите за дерзость…
Филомена обернулась: к ней спешила взволнованная девица самого благочинного вида. Она нервно мяла что-то в руке.
– Донна… Вы, часом, не служите в доме ее сиятельства герцогини Фонци? – Девушка вспыхнула, и Филомена заметила, что глаза ее слегка красноваты, словно от слез.
– Я кухарка, – весомо ответила она, но тут же спросила мягче: – У тебя что-то стряслось, детка? Обидел кто?
Герцогиня Фонци слыла благотворительницей, и плачущие люди, обивающие порог черного хода, были Филомене не в новинку.
Девица покусала губы и тихо спросила:
– Вы знаете шотландца Годелота? Он у ее сиятельства в охране служит.
Кухарка начала догадываться, о чем пойдет речь, и слегка нахмурилась:
– Я в доме всех знаю, милая.
Девушка же всхлипнула:
– Донна, он жених мой… Скажите, умоляю, с ним все ладно? Несколько дней, как на встречи не приходит. А солдаты… У них служба превратная, всякое случиться может.
Филомена покачала головой, взяла девицу за локоть и отвела к ограждению канала.
– Вояки… – проворчала она. – Эх, милая, нашла ты по кому всхлипывать! Руки-то не ломай, все с твоим ухажером в порядке. Кабы еще ветер в голове кто унял… У нас тут кой-чего приключилось, видно, командир его не отпускает. Но ты не горюй. Если чего передать надо – ты скажи, я ему ум-то на место вправлю.
Девушка отерла уголки глаз:
– Спасибо вам, донна. Только вы о нем дурно не думайте. Он честный парень, правда!
Морщины на лбу Филомены вдруг разгладились, и она почти материнским жестом провела по плечу девицы жесткой ладонью.
– Да я-то дурного и не думаю, детка, – проговорила кухарка неожиданно теплым тоном, в котором звучала печаль. – Свой-то был, единственный. Восемнадцати лет не сровнялось, как на войне сгинул. Спасибо герцогине, благодетельнице, тело разыскать помогла да погребение оплатила, все как у людей. Хоть есть куда пойти, сердце выплакать. А жених твой у нас промеж всех молодой самый. Больно мне за него. С головой парнишка, а туда ж нелегкая понесла, в военные.
Девушка вдруг умолкла, побледнела, а глаза снова налились слезами, на сей раз вышедшими из берегов и обильно потекшими по гладким щекам.
– Все в руце Божьей… – прошептала она. – Донна, прошу вас, письмецо передайте.
Она разжала влажный кулак и подала кухарке смятый клочок бумаги, запечатанный воском дешевой свечи. Филомена уложила записку в карман и кивнула:
– Передам, милая. Не плачь. Зря я тебя тут застращала, каждому своя судьба. Вон, Клименте – мой ровесник, поди, а жив-здоров, хоть с молодых лет в солдатах. Ступай. Все передам честь по чести, не тревожься.
Девица еще сумбурно и сбивчиво благодарила, а Филомена уже зашагала дальше с видом глубоко занятой особы, которой вовсе не до пустопорожних трелей. В горле вставал тошнотный ком, грозящий вновь выплеснуть задремавшее было горе, а