Волчье кладбище. Тони Бранто
рада, – сказала мне наяда. – До занятий успеешь.
– Твоя мама меня возненавидит, – сделал я печальное лицо.
Она привстала, оправила подол лёгкого ситцевого платья цвета электрик и смахнула с него клочок травы.
– Если не причешешь лохмы.
С быстротой ласточки она сорвала с моей щеки прилипший лист клёна, за ночь присохший к коже. От внезапной боли я прошипел сквозь зубы. Она хихикнула и залепила по больному месту пощёчину.
– Так быстрее пройдёт. Клин клином.
Я кивнул. Тем более я это заслужил.
– Привет маме!
Надеюсь, не услышала…
Росные травы всколыхнулись. Лесной туман жадно проглотил девичий силуэт. Питер, как вперёдсмотрящий, продолжал наслаждаться видами со своего «вороньего гнезда». Он пританцовывал и напевал какой-то пошлый мотив. У взгорка, по-мальчишечьи сдабривая истошным смехом свои небылицы о проведённой ночи, стояли Тео с Гарри, к ним с разных направлений ползли Робин и Джо.
Я подтянулся последним.
– Ты реально так и сказал ей – «у тебя корзинка выпадает»?
Истеричные взрывы смеха летели из пасти Тео вместе со слюной и мерзким запахом.
Гарри – на две головы выше каждого из нас – довольно скалился.
– Я что, говорю, впервые за орхидеями наведываюсь? – сказал он басом. – А она мне – война, мол, мобилизация, тяжёлая работа… А я ей – да просто тебе на десяток годков больше, а то и на два. Рассказываешь мне тут!
– Твою ж мать, от неё несло ещё на танцах. – Тео глянул в мою сторону, но не найдя в моём лице поддержки, убрал широченную улыбку. – Гарфилд, у тебя ещё остались?
Я достал сигареты, хотя мог и придержать. Тео – редкостный геморрой.
– И мне давай, – сказал Гарри.
– За Тео дососёшь. – Я чиркнул спичкой.
Гарри не стал возражать. Такая честь выпала – взять в рот обслюнявленный проректорским сынком окурок.
С высоты взгорка послышался свист на вступительный мотив Симфонии номер пять Бетховена. Мы взглянули на Питера и тут же услышали скрип ботинок по влажной зелени. Из дымчатой завесы к нам вышли три мрачных силуэта.
– Ave, Caesar, morituri te salutant[9], – произнёс негромко Робин.
Тишина повисла, от неё так давило и гудело в головном кочане, что хотелось уже быстрее со всем этим покончить.
Тео выпятил подбородок:
– Где наш завтрак?
Его тон был привычным – хамским. Не потому, что ни мы, его сверстники, ни девушки с танцев, ни его собственный отец и проректор университета Милек Кочински, стоявший в эту минуту перед ним, не были достойны хоть малой толики уважения. Тео просто не мог быть кем-то, кроме самого себя – конченого выродка, испражнявшегося на весь мир. Когда он играл Ромео в роданфордской постановке, он играл конченого выродка Ромео; в «Макбете» от его героя с души воротило ещё до убийства короля.
Невысокая полноватая фигура Милека Кочински – он стоял посередине – выдвинулась вперёд. Обведя каждого тяжёлым взглядом, Кочински заявил:
– Жду вас в главной аудитории через пятнадцать
«Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя» (