Кровь и лунный свет. Эрин Бити
не говорит.
– И это все? – наконец вырывается у меня. – Это все, что вы мне скажете?
Она отстраняется и отступает назад, словно битва окончена.
– Это все, что имеет значение.
И ни слова о том, почему меня бросили, как только перерезали пуповину. Ни слова о том, почему она прошипела магистру Томасу, когда он забрал меня из аббатства: «Они поймут, если с ней будут плохо обращаться». Словно верила, что когда-нибудь меня захотят вернуть.
Печенье рассыпается крошками в кулаке.
– Возможно, это все, что имеет значение для вас, – выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.
Мать Агнес качает головой:
– Твоя семья искренне верила, что ты принадлежишь Свету.
– Жаль, что это не так, – огрызаюсь я. – Мне не нравится жить за высокими стенами и запертыми воротами. Не нравится жить в клетке.
– Мы все живем в клетках, Катрин. И лишь те, кому повезет, смогут выбрать, в каких именно.
Настоятельница отворачивается и направляется к часовне, подпевая молитвенной песне, которую уже затянули сестры.
Злость и солнечный свет сливаются воедино, чтобы посеять зерно головной боли, которое быстро разрастается и обвивает виски тугими лозами. Когда я добираюсь до дома, боль полностью сковывает голову, поэтому мне хватает сил лишь подняться в комнату и лечь на кровать. Окно выходит на юго-восток, поэтому шум, доносящийся от святилища, начинает постепенно стихать по мере того, как у рабочих заканчиваются смены. Сначала замолкают кувалды кузнецов, которыми они куют цепи, гвозди и железные рамы. Затем они счищают сажу со сделанных за день изделий и спорят с мастерами, чьи заказы выполнять завтра первыми. Через некоторое время работу заканчивают каменщики и резчики. Они откладывают свои стамески и берутся за наждачную бумагу, с помощью которой придают большее изящество острым краям блоков и статуй. И, наконец, спускаются те, кто поднимает и укладывает каменные блоки на стены. А вскоре и телеги разъезжаются в разные стороны – торговцы и точильщики инструментов толкают свои вручную, а остальные повозки растаскивают с холма волы.
Город вздыхает и успокаивается. Дым от очагов окутывает здания древесным ароматом с нотками табака из тысячи трубок, которые раскуривают после вечерней трапезы. Госпожа Лафонтен стучит в дверь и заглядывает в комнату, чтобы позвать на ужин, но я притворяюсь спящей, и она уходит. Колокола святилища и многочисленных часовен по всему Коллису призывают верующих к вечерней молитве. Мать Агнес сейчас соберет сестер, прислушиваясь к голосам, чтобы понять, кого нет. Позже тех, кто пропустил литургию, заставят полировать чаши и подсвечники. Я частенько это делала в детстве.
У многих девочек в аббатстве Солис матери – проститутки. Часто – покинувшие аббатство за несколько лет до того, как заняться древнейшим ремеслом. Другие воспитанницы появились из-за неверности молодых жен, позволивших себя соблазнить, или из-за богатых мужчин, на уловки которых поддались служанки. Если верить словам настоятельницы, что мои родители любили друг друга, меня нельзя отнести