Погребенный великан. Кадзуо Исигуро
кромки светового пятна двух человек, ходивших на вылазку вместе с ним. Выглядели они так, словно свалились с большой высоты и от чрезмерного потрясения не могли подняться. Толпа начала было скандировать нечто специально для них, но сидевшие на земле не обратили на это внимания, продолжая пялиться в пустоту.
Потом воин повернулся обратно к толпе и сказал что-то такое, отчего скандирование стихло. Он шагнул ближе к огню и, схватив свою ношу, на вытянутой руке поднял ее в воздух.
Аксель увидел нечто, похожее на голову толстошеей твари, отрезанную точно под горло. Свисавшие с макушки завитки темных волос обрамляли устрашающе безликое лицо: на месте глаз, носа и рта была только бугорчатая плоть, точно гусиная кожа, с несколькими пучками пушковых волос на щеках. Толпа зароптала, и Аксель почувствовал, как зрители отшатнулись. Только тогда он понял, что они смотрят вовсе не на голову, а на обрубок плеча с лопаткой, принадлежавший какому-то невероятно огромному человекообразному созданию. На самом деле воин держал свой трофей за культю ближе к бицепсу, плечом вверх, и тут Аксель понял, что нечто, принятое им за пряди волос, было ошметками жил, свисавшими из обрубка в том месте, где он был отделен от тела.
Воин не стал держать трофей долго, опустил его вниз и бросил себе под ноги, словно останки чудовища были настолько презренны, что не стоили дальнейшего внимания. Толпа снова отпрянула, и снова подалась вперед, и снова принялась скандировать. Но на этот раз хор голосов заглох почти сразу, потому что воин продолжил речь, и, хотя Аксель ничего не мог в ней понять, он хорошо чувствовал окружавшее его нервное возбуждение. Беатриса сказала мужу на ухо:
– Наш герой убил обоих чудовищ. Одно, смертельно раненное, уползло в лес, и эта ночь станет для него последней. Второе приняло бой, и за его грехи воин отрубил от него то, что лежит на земле. То, что осталось от демона, уползло к озеру, чтобы заглушить боль, и утонуло в черных водах. Ребенок, Аксель, ты видишь ребенка?
Там, куда едва достигал свет костра, кучка женщин суетилась вокруг усаженного на камень худого темноволосого подростка. Ростом он был почти со взрослого мужчину, но чувствовалось, что под одеялом, в которое его завернули, еще скрывалась мальчишеская долговязость. Одна из женщин принесла ведро с водой и теперь смывала с лица и шеи мальчика въевшуюся грязь, но тот словно ничего не замечал. Его остановившийся взгляд упирался в спину стоявшего перед ним воина, и время от времени он наклонял голову набок, словно стараясь разглядеть за ногами воина лежавшие на земле останки.
Акселя удивило, что вид спасенного ребенка, живого и, судя по всему, практически невредимого, вызвал в нем не облегчение или радость, а смутное беспокойство. Поначалу он решил, что причина была в его странной манере держаться, но потом понял, в чем именно дело: что-то не ладилось с тем, как этого мальчика, чья безопасность еще недавно была основным поводом для тревоги у местных жителей, приняли обратно. Прием был сдержанным, почти холодным