Между молотом и наковальней. Николай Лузан
начала палить подоспевшая русская пехота. Под прикрытием ее огня казаки, потеряв еще двоих убитыми, начали отход к берегу.
Больше охотников преследовать отряд убыхов и абхазов не нашлось. Лишь есаул Найденов порывался отомстить «басурманам» за загубленных хлопцев, но полковник Коньяр решительно остановил эту отчаянную попытку, которая могла обернуться еще большими потерями. Опытный командир, он понимал, что сегодня его войска сделали больше своих сил. Противник оказался не настолько ослаблен, как это казалось в конце боя, и потому преследовать его в горах, тем более в ночь, было делом не только крайне опасным, но безнадежным. Этот жестокий урок Коньяр, тогда еще подпоручик, усвоил раз и навсегда двадцать лет назад – во время войны в Дагестане. Там он познал на собственной шкуре, что на Кавказе воюют не числом, а умением, и решительно приказал:
– Прекратить атаку!
Горнисты затрубили отбой.
По цепям атакующих прокатилось:
– Прекратить атаку!
Вслед за ней изнуренные непрерывными трехдневными боями офицеры и солдаты услышали долгожданный приказ:
– Привал! Разбить лагерь!
Горестно вздохнув, полковник Коньяр распорядился:
– Оказать помощь раненым! Захоронить погибших!
Похоронная команда, санитары и лекари разошлись по полю боя, чтобы собрать скорбные плоды войны. В лагере тем временем быстро налаживалась походная жизнь. У излучины реки квартирьеры и обозные команды принялись ставить палатки, разжигать костры и готовить в котлах неприхотливую пищу. Но едкий запах гари, исходивший от развалин догорающего селения, а еще больше удушающий смрад разложившихся от нестерпимого жара человеческих тел и трупов животных вынудили перенести лагерь выше, на поляну, где когда-то был выгон для овец.
Прошло несколько часов, и привычные к походной жизни пехотинцы артиллеристы и казаки закончили его оборудование. К этому времени повара приготовили пищу, и шеренги бойцов выстроились у полевых кухонь. Рассевшись у костров, они молча поедали запоздалый ужин. Горечь понесенных утрат не могли смягчить ни обилие мяса, ни пузатые бутыли со спиртом, из которых щедрой рукой разливали по оловянным кружкам расторопные интенданты. В тот вечер в лагере не было слышно ни песен, ни смеха. Помянув погибших и выпив за здоровье раненых, офицеры, солдаты и казаки разошлись по палаткам.
Полковник Коньяр, перекусив у походного котла, вместе с начальником штаба майором Вронским проверил ближние посты и возвратился к себе в палатку. В ней, за пологом, ординарец Спиридон подготовил дубовую бочку с горячей водой. Коньяр стащил с себя пропыленный, отдающий кислятиной мундир и с головой окунулся в пахнущую луговыми травами воду. Вместе с грязью, сошедшей с измочаленного тела, ушла и горечь от потерь – это извечное проклятие командира.
В соседней палатке, где располагались офицеры штаба, какое-то время раздавался монотонный гул голосов и лязг оружия, но вскоре