Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк
на лице безусловное почтение. – Бесплатно, само собой, – добавил он.
Подошел Браумюллер, проклиная свое невезение, с пригоршней промасленных свечей зажигания.
– Успокойся, Тео, – сказал ему Ленц. – В ближайшей гонке детских колясок первый приз тебе обеспечен.
– Ну вы хоть дадите мне реваншироваться коньяком?
– Даже выставим его в пивных кружках, – сказал Грау.
– Ну тут у вас еще меньше шансов, господин Браумюллер, – сказал тоном эксперта Альфонс. – Я еще ни разу не видел Кестера пьяным.
– Я тоже ни разу не видел «Карла» впереди себя, – парировал Браумюллер. – А вот поди ж ты.
– Держись достойно, – сказал Грау. – Вот тебе стакан. Выпьем за гибель культуры под натиском машин.
Собравшись уезжать, мы хотели взять с собой остатки провианта. Его должно было хватить на несколько человек с избытком. Однако, хватившись, мы обнаружили одну лишь бумагу.
– Что за дьявольщина! – воскликнул Ленц. – А, вот в чем дело! – Он показал на Юппа, который стоял, смущенно улыбаясь, с руками, полными снеди, и с животом, набитым как барабан. – Тоже рекорд!
За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась, как мне показалось, слишком большим успехом. От меня не ускользнул и тот момент, когда Грау снова предлагал ей написать ее портрет. Рассмеявшись, она заявила, что это не по ней – длится слишком уж долго, и что фотография – дело куда более удобное.
– А это как раз по его части, – вставил я не без яда. – Может, он напишет ваш портрет по фотографии?
– Спокойно, Робби, – невозмутимо отреагировал Фердинанд, не спуская с Патриции своих огромных голубых детских глаз. – Ты от выпивки становишься злее, а я – человечнее. В этом разница поколений.
– Он лет на десять старше меня, – опять вставил я.
– В наше время это и составляет разницу в целое поколение, – продолжал Фердинанд. – Разницу в целую жизнь. В тысячелетие. Да что вы, сосунки, знаете о бытии! Вы пугаетесь собственных чувств. Вы больше не пишете писем – разговариваете по телефону, вы больше не мечтаете – выезжаете за город на уик-энд, вы разумны в любви и неразумны в политике, вы – жалкое племя!
Я слушал его лишь одним ухом, а вторым прислушивался к тому, как Браумюллер уговаривает Патрицию – уже не вполне трезвым голосом – брать у него уроки вождения автомобиля, обещая обучить ее всем своим трюкам.
Выждав удобный момент, я отозвал его в сторонку.
– Спортсмену вредно, Тео, слишком увлекаться женским полом.
– Мне – не вредно, я устроен замечательно, – заявил Браумюллер.
– Прекрасно. Но предупреждаю: тебе будет вредно, если я хвачу тебя бутылкой по башке.
Он ухмыльнулся:
– Спрячь шпагу, малыш. Знаешь, в чем отличие джентльмена? В том, что он соблюдает приличия, даже когда пьян. А знаешь, кто я?
– Пижон!
Я не опасался, что кто-нибудь из них станет всерьез отбивать ее – такое между нами не водилось. Но ведь я не знал еще в точности, как обстоит дело с ней самой. Вполне могло статься, что она пленится кем-нибудь из них. Мы еще слишком мало знали