Монах. Мэтью Грегори Льюис
пришлось начать заново:
– Но я не ошибся, предположив, что вы не уроженка Мадрида?
Дама заколебалась; наконец тихо, еле слышно, она рискнула ответить:
– Нет, сеньор.
– Долго ли вы намерены пробыть здесь?
– Да, сеньор.
– Я почел бы себя счастливым, если бы смог сделать ваше пребывание приятным. Меня хорошо знают в Мадриде, у моей семьи есть деловые связи при дворе. Если я чем-то могу быть вам полезен, оказать вам помощь будет для меня высшей почестью.
«Ну уж теперь, – добавил он мысленно, – она не сможет ответить односложно; она должна что-нибудь сказать мне!»
Лоренцо ошибся: дама ограничилась наклоном головы.
Он уже понял, что его соседка неразговорчива; но чем объяснялось ее молчание – гордостью, скромностью, робостью или глупостью, – он пока решить не мог. Выждав несколько минут, кавалер применил другой прием.
– То, что вы приезжая и незнакомы с местными обычаями, сразу видно, – сказал он, – потому что вы не снимаете вуаль. Позвольте мне снять ее!
С этими словами он протянул руку к кисейной завесе, но дама жестом остановила его.
– Я никогда не снимаю вуаль прилюдно, сеньор.
– И что тут плохого, позволь узнать? – прервала ее старуха резким тоном. – Ты разве не видишь, что все дамы сняли свои вуали ради уважения к этому священному месту? Я тоже, заметь, выставила свое лицо на всеобщее обозрение, а тебе-то чего бояться! О Дева Мария! Сколько волнений и страданий из-за детской мордочки! Ну, давай же, дитя мое! Откройся! Ручаюсь, что люди от тебя не побегут…
– Дорогая тетушка, но в Мурсии не принято…
– Мурсия[3], вот еще! О святая Барбара, что это за чушь? Вечно ты мне надоедаешь упоминаниями об этой деревенской глуши! Как принято в Мадриде, так и нужно себя вести; и посему я требую, чтобы ты сию минуту избавилась от вуали. Слушайся меня, Антония, ты ведь знаешь, что я не выношу, когда мне перечат!
Племянница промолчала, но больше не противилась дону Лоренцо, и тот, пользуясь позволением тетушки, быстро устранил кисейную преграду. Какая чудесная головка открылась его взору! Назвать ее идеально красивой, правда, нельзя было; впечатляла не правильность облика, а общее выражение нежности и чувствительности. Каждая черта ее лица была несовершенной, но их сочетание было обворожительно. На гладкой коже кое-где проступали веснушки; глаза девушки не были велики, и ресницы не слишком длинны. Однако следует упомянуть губы, подобные свежему лепестку розы; пышные волнистые локоны, повязанные простой лентой, которые спускались ниже пояса; руки прекрасной, скульптурной формы и добрые небесно-голубые глаза. Она была вряд ли старше пятнадцати лет, и лукавая улыбка, игравшая на ее губах, свидетельствовала о живости характера, на время подавленной избытком робости. Девушка застенчиво огляделась; как только ее взгляд упал на Лоренцо, она тотчас залилась румянцем, потупилась и стала перебирать четки, но, судя по движениям пальцев,
Мурсия – город на юго-востоке Испании, на расстоянии 404 км от Мадрида; по современным дорогам три-четыре часа езды, в XVIII веке – три-четыре дня. Однако считать Мурсию захолустьем и тогда было бы несправедливо: именно в те годы город быстро рос и богател благодаря развитию производства шелковых тканей. Просто тетушке Леонелле очень хотелось казаться настоящей столичной жительницей!