Матрёнин домовой. Всё будет хорошо. Елена Владимировна Аболишина
их». Анна выпуталась из одеяла и встала. Накатила слабость, комната пошла волнами. Превозмогая подкатившую тошноту, Аннушка опустилась на колени и стала собирать пожухлые листья, тут и там валявшиеся по дому. Как она их раньше не заметила? Листья были везде – на полу, на кровати, на кухонном столе, на подоконнике, даже на часах-ходиках. Они были такие сухие, что отлетали от её дыхания, едва стоило протянуть к ним руку.
«Такие юркие, как мышки». Анне вдруг стало смешно. Она бегала по полу на четвереньках, ловила ускользающие листья и хихикала. Пойманные листья раскладывала в причудливый узор на полу кухни. Удивительное дело, уложенные в узор, они не пытались убежать. Даже если на них наступали колено или рука, листья не сдвигались с места. Скача за листьями по дому, женщина мимоходом глянула в большое зеркало. Из зеркала на неё смотрела старуха с безумным взглядом. Пегие волосы были растрепаны, в них запутались сухие коричневые листья, под глазами залегли синие тени, из-под старого заскорузлого пледа торчали худые морщинистые руки. Старуха улыбалась беззубым ртом и тянула трясущиеся пальцы к Анне.
Анна остановилась, завороженно глядя на страшилище в зеркале. В голове из шороха листьев возник голос.
– Иди сюда, девочка. Дай мне листик. Они такие вкусненькие, хрустящие сухие листики! Хе-хе-хе. Попробуй! Тебе понравится.
Анна сделала шаг к зеркалу, потом второй. Рука с сухим листом потянулась ко рту. На зубах раздался противный хруст, рот стал наполнятся прелой горечью.
Вдруг старуху заволокло белой пеленой. От зеркала пошёл пар. Тут же раздался пронзительный визг, словно кто-то скрёб гвоздём по стеклу. В горле запершило, Анна зашлась в кашле, стараясь освободиться от листьев, царапающих горло.
– Вот так-то. Молощко, оно ущё шмоет. Ты плюй, Аннушка, плюй! Нишего, ушё будет холошо.
Шуршуня стоял с большой кружкой дымящегося горячего молока и щедро поливал им зеркало. В зеркале за молочными подтеками корчилось и стонало нечто, напоминающее ворох пожухлых гнилых листьев.
Закончив с зеркалом, запечный метнулся к печке, набрал из стоящей на горячей плите кастрюли новую порцию молока и стал поливать узор, выложенный Аннушкой из сухих листьев. Под струей молока узор распадался, превращаясь в черно-зелёную зловонную жижу.
В голове зашумело, потом словно лопнула струна, пульсация в висках утихла, мысли прояснились, и Анна, опустившись без сил на пол, почувствовала, как тёплое молоко льется на пораненный палец. Шуршуня поднес к губам Анны кружку с молоком и стал поить её. Молоко стекало по щекам, подбородку, капало на грудь, оставляя белые дорожки. От него исходил мягкий сладковатый запах, так пахли в детстве руки бабушки Матрёны, когда она после дойки приносила полное ведро парного молока. Молочный аромат убаюкивал, Аннушка провалилась в глубокий исцеляющий сон.
Она проснулась, когда день клонился к закату. Тяжелые тучи, нагонявшие ранние сумерки, на несколько минут разошлись, выпустив золотые лучи. И вечернее солнце, и тучи, и ветер, безраздельно гуляющий между