Отблеск живого огня. Белла Фишелева

      Мечта, как лепестки прекрасной, свежей розы,

      Скукожилась и удивлённо замерла,

      Из сердца полились её сухие слёзы,

      А где-то гибла доброта по воле зла.

      Мечта в оковах бьётся, в глухоте отвесной

      Над расторопной, говорливой пустотой,

      Отпрянула, но к выси не взвилась небесной

      И вновь осталась с нами птицею земной.

      Свежа была и ароматна утром роза,

      Но облетела в бурях яростного дня,

      А может быть, в дыханье русского мороза

      Погибла, как мечта, нас красотой маня.

      Зов нашей крови – находить себя в мечтанье,

      Без устали в пути мы с розой и мечтой,

      Есть вечный свет небес, и наши есть метанья…

      Ты крылья сохранил? Найдёшь и посох свой.

      Как тяжело всё вновь – сначала,

      И тяжкий сумрак разогнать,

      И призрак дальнего причала

      Так безнадежно различать.

      Как тяжело, всё вспоминая,

      Писать ритмично и легко,

      А шум умчавшегося мая

      Непоправимо далеко.

      Как тяжело начать и снова

      И мучиться, и горевать,

      Внезапно найденное слово

      В тепло и жизнь переплавлять.

      Твой стих не доступен тленью —

      Ты божеским знаком мечен,

      Молчали, что был ты гений —

      Мы знаем теперь: ты вечен.

      Поэту – стихам знать цену,

      Он смело идёт в мир вышний,

      Не ведать ему измены,

      Но век так решил: он лишний.

      Творцам – всем! – их век был тесен,

      Но в общих лежать могилах…

      Убить – крик и стон – их песен

      И век-волкодав – не в силах!

      Афины грозного величия – в ней нет,

      И с бело-пенной Афродитой не сравнится,

      Но мудро и легко сказал о ней поэт:

      Печаль светла и вечною струёй ей литься…

      Что ж, деве – всё сидеть, не встать, не распрямиться.

      Она лишь отблеск – память на моём столе,

      Лишь статуэтка – грусти смутное виденье,

      Смотрю – и никнет боль, чуть слышится во мне.

      Звучит в словах поэта скрытое прозренье:

      Жизнь льётся вечно, с ней – и наше примиренье.

      Мне восемнадцать лет, и это сон,

      В который разум властно погружён…

      Есть древний Хронос, нет его страшней:

      Нас, как былинки, носит суховей,

      И жадно Время жрёт своих детей.

      Во сне другом в себя вбираю